было освободить память от текста, чтобы взглянуть на него со стороны и двинуться дальше. В это время он был энергичен и предельно целеустремлен. Воля автора вела на штурм неизвестного и требовала ответной собранности и чуткости помощника. Творческое состояние нельзя было нарушать ни вопросом, ни лишним движением, ни шелестом бумаги. На редкие обращения близких отвечал однозначно: “Мы работаем. Не мешайте”.
Исчерпав подготовленную часть текста, Л. Леонов уходил к себе в кабинет продумать следующую страницу, затем возвращался с добавлениями и уточнениями. В обеденный перерыв работа прерывалась, потом писатель отдыхал час-полтора: за это время текст переписывался набело. Отдохнув, Л.Леонов возвращался с новым вариантом, и продолжалась правка текста, запись нового, переписывание последнего варианта».
«Поразительна не только тщательность работы над словом, — продолжал Хрулёв, — но и требование точности, которому автор неумолимо следовал в подготовке эпизодов. Приведу один пример. В начале “Пирамиды” рассказывается о том, как кинорежиссер Сорокин подвозит Дуню Лоскутову к ее дому на машине и не может понять, что же манит его в этой простенькой девушке в плюшевой шубке. Сорокину чудится в ней некая тайна, которую он боится упустить, так как мог бы выгодно использовать в кино. И тут в его сознании возникает сравнение горечи ее лица с горечью лиц на фреске “Вознесение Девы” в Сиене, “где побывал на обратном пути после недавнего венецианского фестиваля…” После слова “фестиваля” стоят три точки, означающие паузу, возвращающую разговор к внутреннему размышлению Сорокина.
Чтобы оставить фразу: “…где побывал на обратном пути после недавнего венецианского фестиваля”, нужно было решить, успеет ли режиссер из Венеции доехать до Сиены, побыть там час-два и затем вернуться обратно. Как он может туда добраться? На каком транспорте? Для разрешения этих вопросов обратились к малому атласу, но масштаб его был слишком крупным. Посмотрели другую книгу — и вновь остались сомнения; гарантии того, что герой успеет вовремя вернуться, не было. Наконец, Л. Леонов приносит большой альбом — атлас на иностранном языке и просит просчитать сантиметровой линейкой расстояние и весь маршрут в Сиену и обратно.
Когда я заметил, что вряд ли стоит столь тщательно выверять расстояние (читатель и так поверит автору, тем более что в романе есть смещения времен года, пространства, много условности), Л. Леонов сказал: “Я не имею права обманывать читателя. Если я говорю, что Сорокин там побывал, я должен знать, как он туда доберется, каким маршрутом вернется. Я должен знать механику поездки. Тогда я буду чувствовать состояние своего героя…”».
Схожие воспоминания о работе с Леоновым оставили все его редакторы.
«К моему появлению в московской квартире Леонова, — вспоминал Вадим Десятников, — каркас романа был уже выстроен, начерно сшит, но отделка еще продолжалась.
В работе Леонид Максимович вел себя как диктатор. Подчеркивал: “Я работаю строго”. Самое удивительное, что, не имея возможности читать, он помнил из текста романа (более семидесяти печатных листов) чуть ли не каждую фразу, поворот мысли. И мучился оттого, что любое серьезное изменение, а иногда и деталь влекли за собой новый крепеж и соседних, и дальних глав.
И здесь уж никто ему не в силах был помочь. А степень его отчаяния и не представить!
Леонов успевал к моему ежедневному приходу надиктовать интересующий его отрывок (или поправить текст) и просил обычно записывать. Клюнет хрупким пальцем в клавишу, уже привычную в его полуслепоте, послушает две-три фразы, выключит машинку:
— Не то, не то… Эх, как плохо!.. Лучше записывайте!
И начинает с голоса надиктовывать:
— Ну-ка, почитайте, что там получилось?
И опять:
— Не то, не то…»
Надо сказать, работа над «Пирамидой», как минимум, дважды прерывалась: сначала на создание нового эпилога «Вора», а затем нового послесловия к «Барсукам».
«Барсуками» занимались сначала Владимир Стеценко, а затем его коллега Александр Трофимов — оба работали в издательстве «Современный писатель», решившем переиздать «Барсуков».
Со Стеценко, хоть и были знакомы уже давно, разругались очень быстро — он вспоминал, как то и дело выбегал в подъезд покурить, пока Леонов успокаивался. Да и сам был постоянно на взводе.
Трофимов работу Стеценко завершил летом-осенью 1993-го.
— Мне важно переработать этот роман, — говорил Леонов о «Барсуках» ему, — несколько сцен я теперь вижу совсем по-другому, но особенно важно для меня послесловие, оно звучит во мне, требует, чтобы я написал его… Ведь «Барсуки» — мой первый роман, и я, старик, сопровождаю его послесловием через семьдесят лет… Вы чувствуете этот срок?!
«Часто он уставал и ложился отдохнуть, засыпал, а я сидел рядом, прислушиваясь к его слабому дыханию, порой совсем тихому, как бы отлетающему… — вспоминает Трофимов. — Но где-то через час он поднимался, и мы снова приступали к работе, поначалу казавшейся легкой. День ото дня она становилась всё труднее, и я вспоминал редакторов, рассказывавших мне, как трудно работать с Леонидом Максимовичем… <…>
Я не знаю ни одного современника, столь скрупулезно анатомировавшего слово, фразу, прямую речь, главу. Порой работа целого дня (а я бывал у него часто — с девяти до шести вечера) — и всего лишь одна фраза… А я уже знал, знал, что наутро Леонид Максимович ее обязательно отвергнет… Какое там утром… Поздний вечер, двенадцатый час, звонок.
— Александр Андреевич?
— Да, Леонид Максимович, — разве я мог его не узнать, не узнать этот надтреснутый, надмирный голос…
— Я подумал, вам нужно прийти завтра пораньше… <…>
И снова — леоновское — утро.
Ум его работал прекрасно, он сам порой довольно живо ходил по комнатам. Очень крепкие у него были руки. Когда он пожимал, здороваясь, мою руку, казалось, что передо мной здоровый мужчина в расцвете сил».
Послесловие они завершили как раз в дни расстрела парламента, в начале октября 1993 года. На улице стреляли — и это тоже было своеобразным эпилогом к первой книге Леонова.
…Несколько мемуаристов вспоминают, что якобы в первых числах октября Леонов был в Доме Советов: его привезли туда, дабы само присутствие патриарха русской литературы освятило движение политического сопротивления.
Родные и близкие Леонова утверждают, что ничего подобного в действительности не происходило; и, кажется, они правы.
Однако сам миф появления Леонида Леонова в здании Белого дома незадолго до расстрела его из танков, симптоматичен и многозначен.
В очередной раз речь об издании «Пирамиды» зашла еще осенью 1992 года.
Тогда в доме Леонова появилась женщина-помощница, последний редактор «Пиармиды» Ольга Овчаренко — литературовед и дочь литературоведа Александра Овчаренко, хорошего леоновского знакомого, которого мы не раз вспоминали в нашей книге.
«На моих глазах все основные сцены романа, — с удивлением вспоминает и Ольга Овчаренко, — были по многу раз переписаны. Леонид Максимович старался отделать каждое слово. Очень часто он просил меня посмотреть интересующие его слова в словарях. Мы пользовались словарем Даля, словарями синонимов и антонимов, словарем иностранных слов, энциклопедией Брокгауза и Ефрона, словарем Лярусс — все эти книги были у писателя под рукой. Но часто я отправлялась в Ленинку и Иностранку, чтобы поработать, по указанию Леонида Максимовича, с другой справочной и научной литературой. Леонов обычно очень доброжелательно отзывался об авторах словарей (“Хороший словарь синонимов написала Александрова!”), но я не помню ни одного случая, когда бы ему пришлось воспользоваться плодами их трудов. Нужное слово Леонид Максимович всегда находил сам, причем часто бывало, что на его поиски уходило несколько часов».
Если верить воспоминаниям Петра Алёшкина, возглавлявшего тогда издательство «Голос», инициатором публикации романа был писатель Николай Дорошенко.
