Дорошенко спросил у Алёшкина, хочет ли тот издать новый роман Леонова, и последний, разумеется, согласился.
Договорились вместе придти к старику — всё обсудить.
«Леонид Леонов открыл нам дверь сам, — вспоминает Алёшкин, — открыл, глянул на меня острым глазком, другой, прищуренный, как бы спрятался глубоко за веками, под белой жесткой бровью, и было впечатление, что оттуда он хитренько и постоянно изучает, оценивает тебя, протянул худую, теплую руку для пожатия и хрипло сказал:
— Проходите, проходите.
Он довольно энергично двинулся впереди нас по коридору в свой кабинет.
Там я увидел Бориса Стукалина, бывшего министра печати. Я знал, что Леонов пригласил его, чтобы он присутствовал при разговоре со мной, издателем, знал, что Леонид Максимович дружил с ним издавна, доверял ему…»
Заключили договор, договорились о том, что издательство «Голос» будет платить ежемесячную зарплату Ольге Овчаренко.
— Идемте, я покажу вам роман, — сказал Леонов гостям.
Все отправились в его кабинет, где возвышались на полметра, лежали на полу пять огромных папок.
Пётр Алёшкин вскоре прочел отсканированную рукопись — и, как сам рассказывает, был потрясен. Пытался настоять на том, чтобы «Пирамиду» немедленно отправили в печать — в книге ему всё показалось стройным и логичным, но Леонов отказался:
— Что вы, что вы, Пётр Федорович… Представьте себе: мать родила ребенка, он еще весь в слизи и в крови, а она показывает его людям. Какое впечатление будет? Так и роман.
Иногда говорят, что Леонов не хотел «отпускать» от себя «Пирамиду» — роман был не только его главным делом жизни, но и, что называется, правом на жизнь, на ее продолжение.
Мы не беремся судить об этом.
Но, в конце концов, после внесения сотен и сотен правок Ольга Овчаренко, по-видимому, поняла, что если не сделать окончательную редактуру без Леонова — работа не закончится никогда.
Последнюю кройку и сшивку романа сделала она одна, чуть ли не сбежав с рукописью от неуемного старика.
Одновременно продолжали, как умели, убеждать Леонова в необходимости публикации «Пирамиды»:
— Надо, чтобы книга работала на Россию, а время уходит. В русской литературе последние три- четыре года пустота, вакуум, и нужен импульс, который возродил бы интерес к русской литературе.
«Мы пытались воздействовать на его честолюбие», — признается Алёшкин в своих воспоминаниях.
— Скоро приедет Солженицын, — подходила с другой стороны Ольга Овчаренко, — будет шум, и публикацию вашего романа никто не заметит. Надо печатать скорее…
Говорили о том, что роман очень ёмкий и воздействовать он будет на читателей сильно, да и вообще на всё, что происходит в России, а если появится через год, то воздействие его будет не то…
Еле уговорили.
Перед публикацией книги, по советской литературной традиции, роман решено было «пропустить» через журнал.
Остановились на «Нашем современнике».
Роман прочел Геннадий Гусев — заместитель главного редактора Станислава Куняева. Гусева «Пирамида» поразила — они, к слову сказать, сошлись с Леоновым, и Геннадий Михайлович в последние годы жизни Леонида Максимовича был одним из самых близких ему людей.
«Но это не значит, что работа шла без сучка без задоринки, — вспоминает Алёшкин историю публикации „Пирамиды“ в „Нашем современнике“, — Геннадий Гусев пожаловался мне однажды с каким-то восхищением:
— Ну и старик!.. С кем только я не работал: с Силаевым, с Власовым (раньше Гусев был помощником Председателя Совета Министров РСФСР). Насколько Власов был жесткий мужик, и все же с ним было легче и проще. Вот характер! Как ты с ним ладишь?»
Накануне появления книги в «Нашем современнике» Леонов внес туда еще добрую сотню правок, и на Гусева эта работа, опять же, произвела неизгладимое впечатление.
«Он радовался как ребенок, — вспоминал Гусев о Леонове, — когда удавалось найти, “выловить”, “ухватить” нужное, точное слово. Впадал в отчаяние и панику, если оно не давалось. Становился злым, колючим, обидчивым, если я, по простоте душевной, пытался ему помочь, да всё, пожалуй, невпопад. Он сам, только сам способен был найти самое точное, единственно подходящее и необходимое слово.
Вот Бог создает человека из глины, затем, разгневанный, низвергает в бездну “провинившиеся легионы сил небесных”, а затем пропускает в руку Адамову “животворящую искру” духа. И вся эта “операция” целиком уложилась в “молнийный промель к…” Поначалу было: “молнийный проблеск”, но Леонид Максимович вдруг завздыхал и протянул: “Нет, не то…” Воцарилось молчание. Я робко произнес: “Вспышка”, вспомнив ночное фотографирование. Леонов отмахнулся и опять повторил: “Нет, не то”. И вдруг лицо его озарилось теплым светом. Слово было найдено! Конечно же, “промельк”! — оно не просто точнее, не просто оригинальнее (хотя и это бесспорно) — оно самое-самое, и неяркое, и мгновенное, и таинственное.
Или вот еще. В той же ключевой сцене беседы Шатаницкого с Шаминым Никанор, в знак протеста против затеваемой “профессором” и его свитой потехи, отвечает “адекватным щелчком” — и заявляет, что хочет “на часок-другой сбегать с приятелем пополоскаться в знаменитый теперь столичный бассейн- купалище” (разрядка автора). Вот это-то слово, выделенное затем Леоновым, долго отыскивалось им в кладовых его необъятной памяти. Ей-богу, в них, как мне казалось, весь знаменитый четырехтомник В. И. Даля! Он не удовольствовался упоминанием бассейна, который был вырыт на месте взорванного храма Христа Спасителя. Купалище — слово не просто глубоко русское, но и преисполненное религиозно- мистического смысла.
Самое интересное наступало, когда Леонов возбужденно восклицал: “Сейчас, Генмихалыч, появится момент, драгоценный для всей рукописи!!” Вот речь заходит о грехопадении Евы. “Я, — говорит Шатаницкий, — скинулся пресловутым библейским змием, зрелой анакондой ископаемого метража”. У меня сохранились черновики беглых записей этого “драгоценного” момента, испещренные, в поисках наилучших вариантов, большими и малыми поправками. Так, змий был сперва “метров шести длиной”, потом просто “безрукой анакондой”, и наконец был найден “ископаемый метраж”».
Впрочем, работа по стилистике — это еще не всё.
Один из скандалов был связан с попыткой редакции «Нашего современника» найти деньги на издание спецвыпуска с романом Леонова.
Кому-то пришло в голову написать в правительство письмо с просьбой о финансовой помощи — и чтобы это письмо подписал сам Леонов.
— Унижаться перед этим правительством? — возмутился Леонов. — Ни за что.
К Леонову приехали и Куняев, и Гусев, и Алёшкина с собой позвали.
Наперебой уговаривали, пока все трое легкой испариной не покрылись.
«Еле убедили хотя бы взглянуть, послушать заготовленное заранее письмо, — вспоминал Алёшкин. — Слушал Леонид Максимович молча, опустив голову. Весь вид его говорил, что процедура эта неприятна ему. Письмо было деловое, никаких экивоков в сторону правительства: мол, закончен роман, хотелось бы увидеть его опубликованным, но ситуация в печати вам знакома, в связи с этим прошу выделить деньги на издание».
Поморщившись и сделав долгую паузу, Леонов наконец выдал:
— Нет, там не всё точно. Надо бы перепечатать.
— А что не так? — удивился Куняев. — Вроде бы мы всё соблюли…
— Нет, не всё. Там сказано: последний роман. Почему последний? Надо написать — новый! «Новый роман»! А в таком виде я не подпишу. Перепечатывайте.
— А если перепечатаем, подпишете?
