рухнет небо, – она наклонилась к мистеру Ребеку, дыхание её было тёплым, острым и не столь уж неприятным. – Вы думаете, я забуду Морриса? Вы думаете, я его забуду?
– Нет, – сказал мистер Ребек. – Не думаю, что это так.
Она откинулась назад, расправила на коленях своё чёрное платье. Мистер Ребек в упор смотрел на слово «Уайлдер» над входом в мавзолей, пока оно не задрожало и не поплыло у него перед глазами. «Всё, что мне приходит в голову, – подумал он, – это слова „вы мне нравитесь”, а это как-то глупо. Если не сказать – неподобающе».
И вдруг миссис Клэппер начала негромко смеяться, «Как река шумит», – подумал мистер Ребек, прислушиваясь к раскатистым смешкам. Она взглянула на собеседника.
– Сиделка красила волосы, – сказала она, смеясь при каждом слове. – И так паршиво красила. У неё разноцветные полоски получались: чёрные, рыжие и вроде русых. Точь в точь – коробка цветных карандашей.
И тогда они рассмеялись вместе все трое: мистер Ребек – высоко и ликующе, миссис Клэппер – гулко, а Майкл – мрачно и безмолвно.
– Вы думаете, что это ужасно, когда я вот так смеюсь? – спросила наконец миссис Клэппер.
– Нет, – ответил мистер Ребек. – Что вы, вовсе нет. Видели бы вы, насколько лучше вы от этого выглядите.
Он не совсем это собирался сказать и хотел было поправиться, но миссис Клэппер улыбнулась.
– Приходится смеяться, – сказала она, – рано или поздно приходится смеяться. А не то сколько можно плакать.
– Годы, – сказал Майкл. Миссис Клэппер покачала головой, как если бы слышала его.
– Рано или поздно, – повторила она, – приходится смеяться.
Она взглянула на маленькие золотые часики и быстро встала.
– Мне надо идти, – сказала она. – Моя сестра приведет ко мне дочку обедать. Она совсем маленькая, моя племяшечка, в первом классе учится. И красавица, – миссис Клэппер растянула это слово, так что оно завибрировало, – пойду-ка я лучше готовить обед.
– Мне и самому надо в ту сторону, – несколько робко сказал мистер Ребек.
Миссис Клэппер засмеялась.
– Вы ведь даже не знаете, в какую мне сторону.
– Ах, распутный старик, – сказал Майкл. – Обрати внимание, какие у тебя влажные руки, Тарквиний.
Мистер Ребек снова почувствовал, что вспыхивает. Он сделал отчаянный ход.
– До ворот, ведущих к метро, – сказал он поспешно.
Должны быть какие-то ворота у метро. Кладбища всегда так разбивают.
Миссис Клэппер взглянула на него в изумлении.
– Откуда вы узнали?
– Ну, именно туда вы направляетесь, а никаких других ворот там нет, – о, Господи, только бы их не было!
Миссис Клэппер кивнула. Она сделала несколько шагов прочь, остановилась и оглянулась на него.
– Так вы тоже идёте? – сказала она. – Идёмте.
В равной степени испытывая страх и оживление, он встал, затем чуть вопрошающе взглянул на Майкла.
– Не давай мне тебя останавливать, – сказал Майкл. – Иди и прожигай жизнь. Не тащись, но и не вертись. А я буду сидеть здесь и размышлять, – он махнул рукой в направлении миссис Клэппер. – Просто исчезни.
И вот мистер Ребек сделал несколько шагов и очутился рядом с миссис Клэппер. Майкл видел, как они бредут по вьющейся дорожке, которая вела к Сентрал-авеню. Он немного сочувствовал миссис Клэппер, несколько больше-мистеру Ребеку, а ещё больше – самому себе.
Он удовлетворенно бродил вокруг небольшой полянки, погрузившись в это чувство, весь им пропитавшись, вспомнив о нём все, что можно, насытившись печалью до предела.
Маленькая черноголовая птичка замаячила в полуденном небе. Майкл следил, как она спускается к нему по спирали с каким-то ленивым интересом, пока она не оказалась на фоне поблекшего солнца, и Майкл не узнал Ворона. Майкл привык к регулярным визитам птицы, и с удовольствием с ней беседовал. Едкий юмор Ворона напоминал ему о человеке, имени которого Майкл больше не помнил, но с которым когда-то играл в карты.
Ворон дважды попытался сесть на полянку, оба раза промахнулся, и наконец довольно-таки неизящно рухнул в траву.
– В этом треклятом месте надо бы устроить взлетную полосу, – буркнул он. В когтях у него был небольшой жареный говяжий язык.
– Приветствую тебя птица! – провозгласил Майкл. Ворон на него не отреагировал.
– А где Ребек?
– Наш общий друг, – сказал Майкл, – удалился под ручку с леди.
– Я так и думал, что это он, – сказал Ворон. Он уронил лакомство в траву. – Скажи ему, вечером я притащу немного молока. Если смогу раздобыть, – он уставился на Майкла. – Что тебя гложет?
– Я остался один, – сказал Майкл. – И ты тоже. Мы оба осиротели. Ты – из плоти, я – чистый дух, но нас теперь сплотила общая скорбь, горечь печали, Weltschmerz, [ 3 ] и гнусное проклятое одиночество. Я снова тебя приветствую, мой крылатый одинокий брат.
– Говори сам за себя, – дружелюбно ответил Ворон. – Я уже позавтракал.
Мистер Ребек и миссис Клэппер брели по дорожке мимо ив, похожих на застывшие фонтаны. Миссис Клэппер говорила о доме, где она живёт, о старухе, которая сидит в тёплые дни на улице у своей двери, о племяннице, которая такая красавица, о мяснике, который не подкинет вам плохое мясо, только если вы с ним друзья, о муже, который умер. Она остановилась, чтобы взглянуть на высокие пустые сооружения и восхититься ангелами и детишками, которые за ними присматривали, и мечами да сфинксами, которые их охраняли. Потом мужчина и женщина пошли дальше, и время от времени мистер Ребек сам что-то говорил, но большей частью слушал свою спутницу и получал удовольствие от её речей. Он удивлялся, с чего бы это, почему ему так приятно слушать всё, что ни говорила бы эта женщина, особенно вещи, которые он едва ли понимает. Он хорошо знал, что большинство людских разговоров бессодержательно, человек может провести почти все свои дни, давая стандартные ответы на стандартные вопросы. Он подумал, что раз уж встрял в эту игру, то может вести её с помощью набора хмыканий. Прислушивайся люди друг к другу, ничего бы не вышло, но они же не прислушиваются. Они знают, что в этот самый момент никто не собирается сообщить им ничего важного и волнующего. Что-нибудь важное появится в газетах, а потом его ещё и перепечатают, дабы никто не пропустил. Никто по-настоящему не желает знать, как чувствует себя сосед, но всё-таки спрашивает об этом из вежливости, и потому что знает, что сосед, конечно же, не расскажет, как он себя чувствует. То, что говорим друг другу мы с этой женщиной, вовсе не важно. Мы просто издаем звуки, которые нам приятны.
Миссис Клэппер говорила о маленьком мальчике, который живет в её квартале.
– Ему одиннадцать лет, – сообщила она, – и всякий раз, когда я встречаю его и его маму, у него написано новое стихотворение, и она всегда говорит ему: «Герби, прочти миссис Клэппер свои новые стихи!» И упрашивает его до тех пор, пока он не прочтёт. Да, ему исполнилось одиннадцать в марте месяце.
– И хорошие у него стихи? – спросил мистер Ребек.
– А что я понимаю в стихах, чтобы иметь об этом какое-то мнение? Все они – о смерти и о похоронах. Всегда. И это – у мальчика, которому одиннадцать лет. Мне иногда хочется ей сказать: «Послушай, избавь меня, пожалуйста, от его некрологов. Он пишет то о смерти собачки, то о смерти птички. Да объясни ты ему, что так нельзя». Но я ей ничего такого не говорю. Зачем мне задевать чувства мальчика? Когда я их вижу, я перехожу на другую сторону, – затем она сказала: – Вот мы и пришли, – и мистер Ребек, подняв глаза, увидел чёрные ворота.
Ворота были из литой стали и держались на башеннообразных бетонных столбиках, выкрашенных в песочный цвет. Их покрывал тёмно-зеленый плющ, который вился несколько гуще, чем обычно, и литые стальные змеи с терпеливыми глазами покорно пробивали себе дорогу через его толщу. Ворота, увенчанные
