он где-то ошибся? Неужели решил что-то не так?
— Да, — протянул наконец Ольчик. — А еще говорите, что более или менее разбираетесь. Да вам просто повезло, что вы остались в живых! — Он взглянул прямо в глаза молодому офицеру. — Вы и расчеты орудий вашего взвода или батареи давно должны лежать в земле! Смотрите! — крикнул он, сунув под нос подпоручнику секундомер. — Видите! Разве можно через такие промежутки времени подавать команды! Когда легкий быстроходный танк преодолевает за минуту больше километра! Когда пулемет за это время успеет уничтожить вас своим огнем! Тем, что остались в живых, вы обязаны исключительно своему везению.
— Не только, — запротестовал Мешковский.
— Как это? — удивился полковник.
— Этим я обязан также стрельбе прямой наводкой.
— Ах так! Приходилось стрелять по танкам прямой наводкой?
— Так точно.
Полковник немного смягчился:
— Надеюсь, вы понимаете, что уровень ваших артиллерийских знаний слабоват. Придется подтянуться. А как обстоят у вас дела с топографией?
Мешковский почувствовал, как снова покрывается потом.
Неожиданный экзамен завершился лишь через час. Полковник потребовал, чтобы Мешковский немедленно взялся за учебу.
— А через месяц проверю. Ну, желаю успеха!
Мешковский уже направился было к двери, но начальник училища остановил его:
— Подождите-ка, что это на вас за обмундирование? Сапоги не по форме, да и брюки какие-то диковинные! Наверное, с фрица сняли, а? Да, в таком виде вам нельзя показываться перед курсантами.
Вырвав листок из блокнота, полковник черкнул на нем пару слов, протянул его Мешковскому и сказал:
— Пойдите к интенданту, он оденет вас как положено. И впредь следите за этим. Вы должны показывать пример курсантам.
Выйдя из кабинета, Мешковский прочитал записку, которую дал ему полковник. Размашистым почерком в ней было написано только одно слово: «Переобмундировать», а под ним неразборчивая подпись.
IX
В общем отделе Мешковский узнал, что вопрос о его назначении окончательно еще не решен.
— В любом случае будете иметь дело с 76-мм пушками, — сообщил ему симпатичный толстяк поручник.
— Черт побери! Значит, буду служить в карманной артиллерии. Ну и не везет же мне!
— Почему? — Недовольство Мешковского удивило поручника. — Какая разница?
— Привык к гаубицам. И технику освоил, и опыт кое-какой приобрел. А 76-мм пушек совсем те знаю. Придется учиться всему заново.
— Ничего, справитесь. Вы, подпоручник, не похожи на человека, который боится трудностей… А теперь, пока не пришел шеф, советую решить все вопросы в интендантстве.
Мешковский послушал совета и отправился искать продовольственный отдел.
Дежурный подофицер показал ему на низкие длинные постройки интендантской службы среди похожих друг на друга корпусов, расположенных на противоположной стороне площади. Он не спеша двинулся туда.
С утра Мешковский был не в духе. Теперь настроение ухудшалось с каждой минутой. Он никогда и никому не признался бы, что причиной тому тоска по полку, по товарищам, даже по технике. Лица людей, с которыми он успел здесь познакомиться, показались ему несимпатичными. Динамичный темп жизни в училище, проявляющийся в снующих туда-сюда офицерах и солдатах, раздражал его. Строгая дисциплина наводила на мрачные мысли.
Он рассуждал, как ему казалось, правильно: «Если буду хорошо работать, то меня не отпустят из училища и придется мучиться так черт знает еще сколько. Хороша перспектива — с шести утра и до одиннадцати вечера строевая подготовка, изучение техники, стрельба. И так изо дня в день. Разве долго выдержишь такое? Ведь придется отказаться от развлечений и личной жизни. Как уйти от этого?»
Раздражение усиливалось. А в довершение всего еще это назначение в батарею 76-мм пушек. Этого только не хватало! В тяжелой артиллерии служить намного интереснее: и техника посложнее, да и знания требуются более основательные. А полевая мало чем отличается от пулеметов. Ни пехота, ни артиллерия.
В продовольственном отделе он сдал аттестат и получил талоны на питание. На это ушло немного времени, его обслужили быстро и четко. Через несколько минут он уже шел в вещевой отдел.
В комнате, заставленной небольшими столами, сидели двое офицеров и несколько подофицеров писарей. Мешковский обратился прямо к начальнику. Это был огромного роста толстый подпоручник с красным, апоплексическим лицом и пышными усами. Когда он говорил, дребезжали стекла в окнах и, как показалось Мешковскому, могла посыпаться штукатурка. Подпоручник оказался шутником и балагуром. Чуть ли не после каждой фразы вставлял какую-нибудь шутку или каламбур и, сделав эффектную паузу, пытливо смотрел на склонившихся над бумагами сотрудников. Громкий смех свидетельствовал, что шутка удалась, и на красном лице усача появлялось удовлетворенное выражение.
Мешковский вручил ему вещевой аттестат и записку от полковника Ольчика. Подпоручник внимательно прочитал ее, после чего стал внимательно разглядывать новичка оценивающим взглядом. Потерявший терпение Мешковский спросил:
— Так мне что-нибудь выдадут, подпоручник?
В ответ усач состроил мину, обещавшую новую шутку. Он несколько раз втянул ноздрями воздух и затем обратился к своим подчиненным:
— Вы не чувствуете, что чем-то пахнет? Какие же вы после этого солдаты! Да фронтом пахнет! Бьюсь об заклад, что подпоручник явился к нам прямо с фронта.
Последнюю фразу Мешковский расценил как вопрос и кивнул утвердительно. Усач торжествовал.
— Я так и подумал! У вас какой-то необычайный внешний вид, — повысил он голос. — Теперь понял: дело в сапогах! Ну что за фасон, что за шик! Где вы такие раздобыли?
Смех у него был громким и заразительным. Его подхватили подофицеры и другой молчавший до сих пор офицер.
Мешковский терпеть не мог, чтобы над ним подтрунивали. Его уже сильно изношенные сапоги никогда не были элегантными. Поэтому он так болезненно воспринял издевку усача, а его смех показался неуместным. Стараясь сдержать себя, он переспросил:
— Вам что, не нравятся мои сапоги?
— Да нет, почему же! Сапоги что надо, закачаешься. Михальчук, — бросил он одному из подофицеров, — чтобы следующая партия сапог была только такого фасона! Всех в училище оденем в такие сапоги и будем щеголять на зависть другим.
Мешковскому уже порядком надоела его болтовня, и, решив закончить эту неприятную для него сцену, он с иронической улыбкой повернулся к писарям:
— Послушайте, я задам вам загадку: чем отличаются мои сапоги от сапог вашего шефа?
От бумаг оторвались любопытные лица. Но больше всех был заинтригован их начальник.
— И чем же? — спросил он.
— Тем, что вы свои сапоги износили в тылу, а я свои — на фронте. Очевидно, это вас так и веселит…
Воцарилась тишина. Мешковский внимательно посмотрел на усача. Тот, не ожидая такого отпора, уставился на Мешковского круглыми от удивления глазами. Спустя минуту его лицо покрылось сеточкой
