способа вместе сошлись. И голову выбором ломать не надо.
— А что же с Теодором? — напомнил капитан Пронин.
— А на кой он нам теперь? Пускай едет. Видишь, все валится.
— Он же с ракетами знаком, морского базирования?
— Да кому это сейчас интересно? Хоть морского, хоть воздушного. А тормознем его на пару лет, глядишь, он тоже до нашей нефти раньше нас руки дотянет. Смышленый ведь и расторопный, сам знаешь. Пускай едет!
«Знаю, — подумал Пронин, — и Василькову он вовремя разлюбил в девятом классе, когда выяснилось, что она русской литературой не увлекается, а все больше фигурным катанием, а я, дурак, на ней женился. Для фигурного катания Василькова-Пронина тяжеловата теперь, а художественную книгу, например „Игру в бисер“ Германа Гессе, с ней разве обсудишь?»
Еще один раздел был в деле: «ПОРОЧАЩИЕ СВЯЗИ».
«Какие еще порочащие связи? Что за глупости?» — подумал Теодор.
— Что за глупости? Какие еще порочащие связи? — спросил тогда и майор Громочастный старшего лейтенанта Пронина.
— Подослали мы к нему одну девицу, — ответил Владимир.
— Почему без моего ведома? — свел брови Громочастный.
— Ну, это никогда лишним не бывает, Петр Иосифович. Будет у нас на крючке. Он свою жену любит, так что крючок выйдет прочный — чистая платина.
— Очень даже лишнее это, старший лейтенант. Начнет метаться между женой и любовницей, угрызения совести разведет, меньше будет думать о деле. Он сейчас по вечерам остается на работе?
— Остается. Оборонный заказ.
— Вот видишь! Чтоб больше никакой самодеятельности! И знаешь, Володя, сдается мне, что ты комплексуешь.
— Не комплексую. Но уж больно умника корчит из себя Теодор. И анекдоты ему можно рассказывать, и в семье у него все в порядке, и на Доске Почета висит, и о литературе горазд порассуждать с женщинами.
— А ты, Володя, читаешь книжки? — Майор Громочастный вспомнил, как когда-то Володя принес ему роман Пикуля, сначала один, потом другой. От третьего он брезгливо отказался — в этих книгах была страсть, пусть своеобразная, но все-таки страсть. Страсть водит человека то за нос, то за ухо, подумал полковник, а он никому и ничему не позволит водить себя ни за нос, ни за ухо, никак.
— Да откуда времени взять, Петр Иосифович? Работа, семья. Василькова хочет летом в Сочи съездить, вроде и время почитать, но она небось затаскает по магазинам, дети — по всяким аттракционам.
— Ты все же почитай, почитай, Володя. Вот возьми, например, того же Германа Гессе, «Игру в бисер». Книга немецкая, со значением, в меру скучная, без женщин, но в той публике, с которой мы дело имеем, блеснуть знанием во время дознания может быть очень полезно и авторитет «органов» повышает в массах. Да и не только на допросе, а и просто в беседе. Теодор небось детали уже подзабыл, тут ты его и срежешь в присутствии дам. Ты, Володя, с утра полчасика каждый день посвяти чтению дома, после того как жена и дети уходят, а я пропуск твой вовремя отобью. Мы ведь, Володя, не гинекологи, мы заглядываем в мысли. Ну да, это я уже говорил. Это правда, конечно, что в мысли «теодоров» нам заглядывать нет нужды, мы их мысли знаем, не читая, но тренировать интеллект человеку нашей профессии необходимо постоянно и настойчиво. Так вот! Так что читай, Володя, читай! И кстати, как у Теодора с этой девицей разворачивалось?
— Она с ним работает. Хорошенькая. Не то какую-то программу на языке Си писала, не то электрическую схему разрабатывала, не то еще что-то. Она рассказала нам потом, что Теодор предложил план, как подойти к решению какой-то там технической проблемы, спросил, каково ее мнение. Вы же знаете, как он с женщинами общается: всегда сделает вид, будто только и жаждет узнать женский взгляд на электрические схемы. А она ему, не будь дура, говорит: «Разве тут что-нибудь добавишь?» И смотрит ему прямо в глаза. «Он, — говорит, — весь расцвел, но даже руку мою в свои ладони не взял. Обидно немного стало, — говорит, — хотя не такая уж этот Теодор находка для женщины, многого я бы ему и так не позволила».
— Каков наш Теодор! — сказал полковник Громочастный не без гордости в голосе.
— Вы бы меня, Петр Иосифович, на моральную стойкость проверили!
— Да, Пронин, именно с «Игры в бисер» тебе и нужно начать. Там женщин нет, все мысли о деле.
Теодор чертыхнулся. Он так гордился и своей амурной победой, и своей стойкостью. Хорошо хоть, Баронессе ничего не рассказал. Но бог с ним, с Амуром. Что он в ШАБАК понесет? Что за картина встала перед его глазами? Кто он? Натуральный агент КГБ — вот он кто! Всю жизнь плясал под их музыку. Прав этот Алекс из ШАБАКа. Кто ж он еще? Агент
КГБ и есть! Впечатление от прочитанного было осязаемо тяжелым, как холодная телятина в романах Достоевского.
Баронесса, закончив глажку, вернулась к Теодору.
— Дай-ка мне еще раз посмотреть на свою фотографию в деле, — попросила она.
— Тоже с Доски Почета, — отметил Теодор.
— Я плохо на ней удалась, — сказала, посмотрев, Баронесса.
— Да, не очень, — согласился Теодор, продолжая смотреть на фотографию.
— Теодо-о-о-р! — позвала она.
— Что? — спросил Теодор, продолжая разглядывать ее фотографию.
— Вот же я, — традиционный прием скучающей Баронессы.
Теодор скосил глаза на жену, а затем встряхнулся и встал с кресла. Вместе они спускаются пить чай с бубликами, которые, чтобы не сломать зубы, нужно макать в чай — сначала треть бубликового кольца, потом половину подковки, затем часть загогулинки. Оставшуюся в руках сухую половинку загогулинки, все еще представляющую опасность для зубов, следовало не раскусывать сразу, а размочить уже во рту глотком горячего чая.
В ближайшие выходные Теодор не растапливал угли для шашлыков сухим спиртом, а жег бумаги. Только обложку досье оставил он на память да картонные закладки с надписями: «ДЕТСТВО», «УЧЕБА», «РАБОТА В КБ № 1», «РАБОТА НА ЗАВОДЕ № 2», «ВЫПОЛНЕННЫЕ ЗАДАНИЯ», «ОТЪЕЗД НА РАБОТУ ЗА ГРАНИЦЕЙ», «ПОРОЧАЩИЕ СВЯЗИ».
РАЗМЫШЛЕНИЯ ТЕОДОРА О ЛЮБВИ
А еще в этот печальный вечер открытий Теодор положил перед собой чистый лист, потому что тетрадка в клеточку закончилась, даже обложки тетрадки он исписал, не захотелось включать и компьютер. На листе Теодор написал следующее.
«Я люблю описания любви у позднего Набокова», — он усомнился, но оставил «люблю» и «любви» в тесном соседстве, разделенными низким заборчиком всего одного недлинного слова. «Чем больше было в Набокове от подступающей старости, тем меньше оставалось и так несвойственной ему „свойскости“ в его словесных узорах любви, тем больше воздуха было между взглядом и действием. Это было как замеченное им отражение в оконном стекле, через которое одновременно
виден сад. Но и в этом затененном стекле лишь отражалась амальгама зеркала, направленного на любовь. Это — взгляд утонувшего со дна озера на облака в небе через толщу и вес неподвижной безмолвной воды. Взгляд пронзающий, но не отрешенный, бесконечной точности и абсолютной бесплотности. Небесный взгляд умершей при родах матери на свое резвящееся в сочной траве живое дитя.
А может быть, это похоже на фильм в летнем кинотеатре под небом. Звук громкий, фразы героев колотятся гулко о стены, уносятся в пространство и возвращаются из разных мест в разное время. Снаружи
