молодых неженатых мужчин нашего сословия, а не с твоим купчишкой-кузеном, несмотря на все ваши там привязанности, и каким бы он душкой... – он передразнил голос Зои, выговаривая слово «душка», – ...не был.
– Не приставай ко мне со всей этой ерундой! – Повернувшись к брату лицом, девушка легко толкнула его ладонью в грудь, как будто желая выставить за дверь. – А теперь уходи, скоро прибудет Росс, а я еще не готова ехать.
– Не только я о тебе беспокоюсь, Зоя. И мама, и отец...
– Только ты, Остин. И ты об этом прекрасно знаешь. Ты боишься, что я или Джулиан в один прекрасный день наделаем глупостей и лишим тебя шанса получить когда-либо место в парламенте. – Она сделала паузу, ожидая, что он отвергнет обвинение и, не дождавшись, продолжила: – Ну, наш братец скоро отплывет на корабле в Индию. Что же касается меня, тебе не стоит бояться скандала. Мы с Россом на самом деле всего лишь друзья, и хоть я и не в восторге от твоего приятеля Бертье, я уверена, что мужчина, на котором я в конце концов остановлю свой выбор, будет соответствовать моему положению в обществе.
– Ты неправильно меня поняла... – Остин протестующе поднял руки.
– Да уйдешь ты, наконец, или нет, Остин. Мне нужно готовиться к коронации. – Она подтолкнула его в сторону гостиной.
Остин, похоже, смирился со своим поражением:
– Я дам тебе знать, когда прибудет твой эскорт.
– Я хочу, чтобы ты был вежлив с Россом, когда он здесь появится.
– Не волнуйся за меня. Я сделаю все возможное, чтобы с твоим маленьким хлыщом – то есть, я хотел сказать, другом – обошлись, как подобает.
Зоя уже была готова опять наброситься на Остина, но тот скрылся в гостиной. Возмущенно покачав головой, она повернулась к зеркалу и посмотрел на себя – высокая, стройная, с гибкой фигурой и классическими формами. Как всегда, она и на этот раз осталась недовольна собой. Ее скулы были слишком высоки и выдавались немного вперед, а подбородок выглядел слишком острым. Однако, кожа была изумительно гладкой и чистой, а глаза... да, она была более чем удовлетворена своими глазами.
Из троих детей Седрика и Сибиллы Баллинджеров, только у Зои были глаза ее деда Вильяма – не карего, а редкого по красоте изумрудно-зеленого цвета, которые одновременно и зачаровывали, и приводили в замешательство каждого, на ком она останавливала взгляд. Что-то в этих бездонных, загадочных глазах говорило Зое о том, что она не должна превращать свою жизнь в привычную и удобную для людей ее круга рутину. Она должна не отдавать свою душу и тело человеку, подобному Бертрану Каммингтону, а искать чего-то более волнующего, необычного – может, даже скандального. Она должна ждать мужчину, который сможет смело заглянуть в эти непроницаемые зеленые глаза и не убояться их головокружительной бездны и того ослепительного света, который скрывается за ней.
* * *
Пройдя не более мили, Коннор Магиннис присоединился к толпе, спешащей вниз по Петтикот Лэйн к широким улицам, по которым должна была проезжать процессия королевы Виктории. Несмотря на то, что вот-вот мог пойти дождь, у уличных торговцев – по крайней мере, у тех из них, которые продавали еду и напитки, – дела шли очень бойко. К ним непрерывно подходили прохожие и покупали всевозможные пирожки с начинкой, горы которых громоздились на широких подносах, или рыбу – жареную и соленую. Большинство торговцев стояли рядом со своими лавками и довольно кивали головой, считая монеты. Некоторые из наиболее предприимчивых шли навстречу толпе, толкая людей неуклюжими лотками и громко крича: «Лимонад! Лимонад! Полпенни кружка! Полпенни кружка! Шипучий лимонад!»
Для продавцов ненужных в такой день вещей – ножниц, карманных ножей, карандашей, стальных перьев, всевозможных дешевых безделушек – сегодняшняя ярмарка явно не удалась. И на самом деле, многие из них, казалось, дремали возле своих прилавков или задумчиво покачивались, окутанные клубами табачного дыма. Но как только какой-нибудь прохожий показывал, хотя бы взглядом, что интересуется предлагаемой вещью, торговец моментально оказывался на ногах и с учтивым и внимательным видом начинал расхваливать «самый лучший товар и самые низкие цены во всем Лондоне – да какое там! Во всей империи Ее Величества!»
Коннор приближался к углу квартала, которым заканчивался деловой район Петтикот Лэйн, когда увидел большое количество людей, собравшихся посмотреть на нечто необычное. Подойдя поближе, он мельком разглядел, что, похоже, посреди улицы шла драка, окруженная многочисленными зеваками. Некоторые горожане останавливались, чтобы посмотреть на происходящее, остальные, менее любопытные, огибали крут и двигались дальше.
Коннор попытался пробраться через толпу к источнику всего этого шума и суматохи. Повсюду он натыкался на женщин в изношенных и давно потерявших цвет платьях, мужчин в потрепанных костюмах, которые махали кулаками и криками подбадривали дерущихся. Завсегдатаи маленькой таверны неподалеку, одетые более прилично, оставили за грязными стойками свой виски и кружки с пивом и высыпали на улицу, чтобы поглазеть на забавное зрелище.
– Врежь ему! Не жалей! – закричал какой-то лондонский оборванец из толпы. По его давно немытой, спутанной бороде стекала противная желтая пена. Он ударил себя кулаком в ладонь и смачно сплюнул табачную жвачку на утоптанную землю.
Коннор шагнул было в сторону, чтобы обойти всю эту нечисть, однако в этот момент его внимание привлек высокий тонкий вопль избиваемого. Возможно, он принадлежал какой-нибудь проститутке, сотни которых наводняли этот район города, возможно – просто ребенку.
– Ах ты, проклятый жиденок! – закричал другой голос. – Прикончи эту жидовскую морду!
До Коннора вдруг дошло, что всеобщая ненависть была направлена на одного из многочисленных маленьких еврейских торговцев, которых часто можно было видеть на улицах Лондона продающими свой товар из небольших ручных тележек или – кто победнее – из холщовых заплечных мешков.
Когда Коннор протиснулся немного вперед, он увидел нескольких нищих, разгребающих груду раздавленных апельсинов и пытающихся выбрать оттуда что-нибудь пригодное для пищи. Очевидно, явившийся объектом нападения мальчик принадлежал к числу уличных торговцев фруктами, и грязная, воняющая потом толпа с радостью ухватилась за возможность избавить его от тяжелого груза.
– Пошел вон, паршивый ублюдок! – заорал, повернувшись, огромный, похожий на борова, мужчина, когда Коннор навалился на него сзади, пытаясь пробиться в центр круга.
Пропитое лицо гиганта представляло собой сплошной клубок кровянистых прожилок, выступающих на грубой, посиневшей от алкоголя коже. Он схватит Коннора за рукав, видимо, желая добавить что-то еще, но тот резким рывком освободил руку и шагнул на свободное от людей пространство импровизированного ринга.
Нападению подвергся мальчик на вид чуть больше десяти лет. Его курчавые темные волосы были взъерошены и покрыты слоем дорожной пыли. Он был одет в старую, но еще довольно крепкую курточку, характерную для представителей его сословия. Трое нещадно избивавших его парней выглядели гораздо хуже; Коннор принял их за ирландских хулиганов. Они повалили еврейского мальчика на землю и безжалостно пинали ногами, а возбужденная жестоким зрелищем толпа ревела: «Жидовская морда! Грязная свинья!» Хотя последний эпитет не имел ничего общего с тем, как выглядел мальчик, он являлся популярной в то время кличкой для евреев, отражавшей распространенную в народе неприязнь ко всему, что можно было считать чужеземным и инородным.
Коннор родился в Америке, его предки были выходцами из Шотландии и Ирландии, и он достаточно долго прожил в Англии, чтобы не считаться иностранцем. Вместе с тем, он часто чувствовал себя чужеземцем, и, наверное, именно это вызвало у него симпатию и жалость к еврейскому пареньку, который, скорее всего, родился в Лондоне, но которому суждено было всегда оставаться изгоем на своей родной земле. Кроме того, Коннор терпеть не мог, когда кого-либо избивали на его глазах, неважно, за что – за слишком ли высокую цену, которую заломил продавец, или за то, что он пытался сбыть гнилые фрукты, выдавая их за свежие. Скорее всего, ирландские хулиганы захотели прибрать к рукам чужую территорию и именно сегодня решили показать «грязной свинье», кто теперь здесь будет хозяином. Картину, подобную этой, можно было довольно часто видеть на улицах Лондона, которые постепенно начинали наводняться нищими ирландскими подростками, пытавшимися выжить более зажиточных евреев, ведущих почти монопольную торговлю в большинстве районов города.
