аффективное отношение к явлениям до их действия на нас, наша осторожность, фобии, симпатии и антипатии «ante hoc»[ 164 ], а также первичное — аффективное — узнавание (знакомого и чуждого).
Отсюда автор переходит к проблеме появления и течения зрительных образов. Если под воображением понимать вообще оперирование образами, то надо признать воображение явлением не высшего нервного уровня, судя по тому, что образы легче всего возникают при не вполне бодрствующем сознании. Легче всего возникают зрительные образы эмоционально сильных (притом неприятных), зрительно ярких, очень длительных и подвижных впечатлений. Произведенное автором экспериментальное изучение течения зрительных образов показало, что хотя первоначально имеют тенденцию возникать образы отрицательно эмоционально сильных впечатлений, но в своем течении образы развиваются не в неприятные (тогда они темнеют или прерываются), а наоборот — [в приятные]. Течение образов есть сложный процесс трансформации образов, осложненный мультипликацией их иреинтеграцией. Так как репродуцированный образ лишь в исключительных случаях полностью персеверирует, а скорее, наоборот, трансформируется, сильно видоизменяясь, то этот процесс больше всего подходит под название непроизвольного фантазирования. Автор считает, что точная память филогенетически и онтогенетически развивается позднее фантазирования. Он оспаривает [позицию] ассоциационизма и особенно учение об ассоциации по сходству, считая, что это учение затемняет происходящий в действительности процесс частичного и постепенного изменения образа. Ассоциацию образов по смежности он рассматривает как явление реинтеграции. Произведенные им опыты дают полное объяснение течению образов в гипнагогических состояниях.
Автор считает чрезмерно широким определение памяти как отношения к прошлому; ни привычка, ни аффективная память, ни персеверирующая репродукция образов, особенно ольфакторных, но также иногда и оптических, не говоря уже о фантазировании, под это определение не подходят. Это определение подходит лишь к некоторым категориям более развитой памяти. Приступая к изучению зрительно-образной памяти как таковой, автор путем различных экспериментов выясняет роль образов в припоминании. Оказывается, что образы играют наибольшую роль в припоминании сильно забытого. Здесь автор устанавливает по отношению к забыванию закон деградации памяти из высшего вида в низший: от сильно забытого репродуцируются только образы, а в случае еще большего забывания — только аффективное отношение, а от «выветрившихся» из аффективной памяти чувств остаются только некоторые уже неаффективные движения. Наиболее ярки образы экстраординарных, а не заурядных впечатлений. Образы последних очень смутны, общи, так сказать, смутно контурны. Это — образы-схемы. Образы первых ярки и при известных условиях могут развиваться в образы-символы, оперирование которыми характерно для творческого воображения. До сих пор память и воображение фигурируют как непроизвольные функции. Только когда они соединяются с речью, делается возможным для человека начало господства над ними. Вербальная память и вербальное воображение — высшие ступени развития памяти и воображения. Так автор переходит к проблеме «Память, воображение и речь».
Пользуясь обширным лингвистическим материалом, автор приходит к заключению, что речь развивалась из труда, и первоначально говорящий был скорее репродуцирующим действие или показывающим актером, а слушатель скорее видел подобную речь. Речь вначале была лишь придатком к подобному репродуцирующему действию, но постепенно она заменяла его, становясь как бы словесной репродукцией, словесным отражением. Анализируя примитивные рассказы по стилю, а также лингвистически, автор выявляет огромное значение репродукции и повторения в этих рассказах. Он приходит к заключению, что вначале вербальная память была репродукцией.
Но такой вербальная память была только вначале. Автор считает значение опытов Эббингауза очень ограниченным и маложизненным (репродукция бессмысленных звуков). Менее всего подобные опыты могут дать законы репродукции представлений. Так как эти мнимые законы формулируются на основании опытов с репродукцией бессмысленных звуков и т. п. и в терминах ассоциационизма, они не соответствуют действительности. Автор доказывает это, экспериментально выясняя сущность вербального запоминания. Сущность его — запечатлевание вербальных навыков, в легких случаях — однократное, в трудных — повторное. Автор критикует выводы Торндайка относительно значения повторения. Вербальная память — повышенная возбудимость запечатленных вербальных навыков. От нее надо отличать рассказ об имеющихся образах (образная память плюс рассказ по образам). Экспериментально показывается, в чем разница рассказа по репродуцированным образам от вербальной репродукции наглядно воспринятого. Вербальная репродукция наглядно воспринятого имеет тенденцию к сжатости, краткости, последовательности и сравнительной стойкости. Вербальная репродукция словесного материала, поскольку в ней не фигурирует вышеописанная деградация памяти, сводится к опусканию непривычного и репродукции привычного или теми или иными способами превращенного в привычное. Так как вербальная память благодаря языку существует для других и сильно питается из речевого общения, то развитие вербальной памяти, этой специфически человеческой памяти, социально обусловлено. Под действием социальных влияний вербальная репродукция все больше и больше стремится быть верной и краткой, т. е. репродуцировать существенное. Но память, репродуцирующая только существенное, уже соприкасается с мышлением. Глава о вербальной памяти заканчивается разбором взглядов тех авторов (Жане, Выготский, Бартлетт), которые относят проблему памяти к социальной психологии. Соглашаясь в этом с ними, автор считает, что человеческая память имеет историю, определяемую общей историей человечества, и пытается установить основные этапы истории человеческой памяти.
Вербальная память как репродукция существенного теснейшим образом соприкасается с мышлением. Но проблема «память и мышление» затемняется теми исследователями, которые отрывают мышление от речи. Автор считает, что возможна речь (автоматическая) без мышления, но менее возможно мышление (логическое) без речи. Генетические корни речи и мышления общи. Этот общий корень — труд: и речь, и мышление развились из труда. Первоначальная речь быласкорее действием. Первоначальные интеллектуальные операции были действиями, и лишь постепенно действитель ное действие заменялось мысленным: действительное разбивание — мысленным анализом, действительное действие сложения — мысленным сложением.
Разбирая проблему «мышление и речь», нельзя, конечно, обойти проблему внутренней речи. Автор считает неправильным искать начало ее в метаморфозе громкой речи говорящего. Более вероятно выводить начало внутренней речи из общения слушателей с говорящим. То обстоятельство, что внутренняя речь больше всего страдает при сенсорной, а не моторной афазии, и эксперимент, демонстрирующий невозможность во время внимательного слушания говорящего внутренней речи, иной, кроме повторения, подтверждают это предположение. Отсюда вывод, что внешняя и внутренняя речь развивались одновременно, как одновременно развивались и речь и мышление в процессе социального общения, производственных отношений. Выросший на необитаемом острове Адам не говорил бы и не рассуждал бы.
Речь — та область, где память и мышление теснейшим образом соприкасаются настолько, что подчас трудно решить, что в речи принадлежит памяти, а что — мышлению: то и дело одно переходит в другое. Автор на основании лингвйстического материала доказывает, что самые ранние слова имели чрезвычайно общее значение, и потому уже с самого начала слово было подходящим средством для мышления в понятиях. Но именно с образования понятий начинает свою деятельность мышление, и автор полемизирует с теми, кто считает первичной деятельностью мышления суждение. Он подчеркивает роль памяти в образовании общих понятий, предостерегая, однако, от переоценки этой роли. Память играет только некоторую роль в этом вместе с рядом других функций, притом скорее на ранних стадиях образования понятий, когда они еще логически несовершенны. Тем самым подчеркивается качественное своеобразие мышления. Точно так же, анализируя начатки рассуждающего мышления, умозаключения, автор на основании экспериментального исследования развития умозаключений у детей выясняет роль памяти в образовании суждений по аналогии, а также в развитии предположений — проблематических суждений и гипотез, становящихся возможными лишь на известном уровне развития памяти. Но он же указывает, как мышление посредством действия или эксперимента идет дальше памяти, тем самым снова подчеркивая качественное своеобразие мышления даже на этих самых ранних этапах рассуждения и теснейшую связь мышления с действием. Мышление — высшая, притом новая, стадия развития интеллекта, опирающаяся на память, но в то же время качественно отличная от нее. Предостерегая от полного отождествления
