счастливый в мире, ибо только этот народ удостоился счастья стать домочадцами у Самой Царицы Небесной, под покровом омофора Которой можно побеждать без войска, выращивать урожаи при беспощадной засухе и лютом морозе, не гореть в огне, не болеть от холеры, воскрешать мертвых, управлять погодой, осваивать пространства, которые не сможет освоить никто и превращать в «страну Лимонию». И иметь недоступные больше ни одному народу уверенность, мир и спокойствие в душе оттого, что омофор Домоправительницы непроницаемым щитом стоит против душеубийственного ветра преисподней. И вот, омофор удаляется вместе с Уходящей… и с Ней удаляется, исчезает все. Нет больше сегодняшнего праздника, нет святости в воде в день иконы «Живоносный Источник», и святой источник Серафима Саровского теперь просто холодный родник, и остальные святые источники – тоже, ибо все они освящены по ходатайству к Ней российских угодников. И канавка Дивеевская – обычная теперь канава, и стопочка Ее на Почаевском камне – обычная вмятина. А часть ризы Царицы Небесной, что в Успенском соборе лежит – всего лишь кусок старой материи. И плачут сейчас все святые, в земле Российской просиявшие, но не смеют встать не пути Уходящей…
И увиделась сейчас Алексею Николаевичу толпа древних иудеев, вопящих к Небесам: «Дай нам быть как все народы! Уж больно тяжела Твоя десница, Господи! Дай нам просто Царя-деспота, как у других народов, не хотим Твоих судей, от имени Твоего правящих! Хотим быть как все!..»
«Как все, как все!..» – неслось к Небесам, и довеском, слышалось: «Не хотим Твоей прямой власти, не хотим быть народом Божьим!..»
И вдруг иудейские хитоны толпы сменились на сюртуки, толстовки и зипуны! Наша русская толпа голосила своими русскими голосами, и «мама» при них, сотрясая воздух, оставшийся еще самым чистым, в Небесах благорастворенным:
– Отойди, Господи, мы сами с усами! Мы хотим демократию, как у всех! Не хотим Царя прирожденного, Тобою помазанного!..
«Как все, как все, как все!..» – неслось к Небесам, и тот же довесок сотрясал уже темнеющий воздух.
Алексею Николаевичу показалось, что сейчас у Него остановится сердце от того, что стояло перед Его глазами. Он непроизвольно, дрожащей рукой схватил свой нательный крест. И что же теперь с ним, что Он такое? А с десятками миллионов крестов, что на груди у тех, кто орал к Небесам: «Отойди, Господи, мы сами с усами!..» А какой крест холодит его грудь, о чем напоминает? Семь лет назад его поднес и лично на грудь одел игумен того же Николаевского Белогорского монастыря, что под Пермью, Серафим. А сам крест из Иерусалима. Крест открывается, а в нем частицы мощей Иоанна Предтечи, Георгия Победоносца и Щепочка Животворящего Креста Господня, Охранителя… Охранителя!
– Охранителя? – Алексей Николаевич, превозмогая боль, сел на постели.
То, что происходило сейчас в самой сокровенной части души, объятой парализующим страхом, Он не испытывал еще ни разу в жизни. Остановка сердца – предпочтительней. Даже вот так ощущалось. Орудие самой позорной казни, освещенное Телом и Кровью Спасителя, на нем распятого, стало – Хранителем всей Вселенной, Крестом Животворящим! И вот, Освятивший Вселенную, Присутствующий на каждом распятии в десятках тысяч храмов, на каждом нательном крестике у десятков миллионов Его народа, видит, как Его Пресвятая Мать, Царица в Его Царстве, Устроительница жизни Его народа, поселенного в Ее доме, вместо постоянных Своих слезных молитв к Нему о Своих домочадцах, которые только поэтому и живы еще, и не вышвырнуты из Дома – уходит от них, не оборачиваясь, и плачет. И как же Он поступит? И вот теперь долготерпение и многомилость исчерпались; очередь за гневом и справедливостью. Нет, разящих молний, смерчей и землетрясений не будет. Есть расправа хуже молний. Перед полными слез глазами Алексея Николаевича Спаситель, облаченный в Свою Ризу, что хранится в Успенском Соборе… Соборе?.. Да это теперь всего лишь холодная пустая музейная каменная громада, экспонат с экспонатами внутри себя! И нет теперь схождения Святого Духа в самом святом алтаре бывшей Святой Руси! Сколько раз к этой Ризе вместе со всей семьей прикладывались… Остановись, Господи!.. Взял золотой ковчежек с гвоздем, который держал на кресте Его правую руку, хранившийся рядом с ризой, и пошел вслед за Матерью… Пустой серебряный значок тяжелил теперь шею и колол грудь, и всего лишь простая деревяшка, обычная щепка лежала внутри его. И самое страшное: из сокровенной части души, что есть основа жизни, что созерцала сейчас все это, уходила вместе с Уходящими ее сокровенность – то, что есть совесть, что видит, чувствует, думает, любит и кается, что принимает в себя Тело и Кровь Христовы, которых больше не будет… И нечем задержать уход… Нет больше защиты от всесметающего ветра преисподней, он сметет самый чистый в мире воздух и заменит его собой, он уничтожит плодородие лучшей в мире земли, полмира кормившей, самую чистую воду обратит в яд, а из беззащитной души этого народа выдует все, и тот станет стадом образин, от которых будут шарахаться дикие звери, а от пригнанного ветром геенского огня опустошенный дом начнет гореть, и гасить его – нечем. И вскоре черный смрадный пепел заполнит собой всю вселенную.
«И останется дом ваш пуст…» – сейчас полностью, во всем необъятно-приговорном значении предстала эта фраза Евангельская, Спасителем сказанная, вся мера-безмерность безысходной пустоты слышалась в Его Божественных устах…
– Не уходи, – сказал он шепотом вслед Уходящей.
И даже показалось, что пепелинки геенские уже кружатся между им и Ею.
– Не уходи! – воззвал Он к Ней во весь голос, так воззвал, что тут же обессилил, и ударила боль в ноге;
