вновь прошептал: – Не уходи… – проглотил подкатившую слюну, – пусть Мне будет больно, пусть Мне будет еще больней!.. Не уходи!
Мама и Григорий Ефимович говорили, что Его боль – от Бога и ее надо терпеть, а Григорий Ефимович молитвами к Той, Которая уходит, замечательно боль облегчал.
– Не уходи!!. – и тут заплакал. – Они… они хорошие… так Мама говорит, а Она всегда правду говорит. Не бросай их. Я, их Царь несостоявшийся, умоляю Тебя! Батюшка Серафим!.. Тебе Я рождением обязан! Умоли Царицу Небесную! Сколько раз умаливал! Куда ж нам сейчас без Нее? Умоли Ее простить нам все!..
Вдруг на ум и на глаза стали налезать страшные морды «этих», которые «хорошие», которые за окнами горланят, за которых Он сейчас просит. Голос, въедливый, слащавый и ехидный хриплым раскатом пророкотал на ухо: «За кого просишь?!» – и хохот гадкий вслед: «Ха-ха-ха!», и образ гадкий, сгусток качеств голоса, надутый первым порывом того ветра, начинает проступать, загораживая Ее, Уходящую. – «Они все – мои! И они не хотят никаких твоих молитв за себя, ха-ха-ха! И они р-рады, ха-ха-ха… что у них теперь не дом, а пепелище, ха-ха-ха! И пепелище это все – мое! И просить тебе больше не у кого, грых-ха-ха-ха!
Отчетливелся мерзкий образ, облачался плотью… Нужно что-то сделать, чтоб исчезла образина!.. Постом и молитвой она исчезает… Светлая идет, какой пост!.. а выкрики Мои – разве это молитва?..
И тут встала перед глазами картина четырехлетней давности – день тезоименитства Его Отца на Николу летнего. Идет торжественная литургия в Феодоровском Соборе, самая главная часть ее – поют Херувимскую: «Отложим попечение житейское…» Ну, хоть на время пения – отложим! А он, взрослый восьмилетний отрок… именно так – взрослый! И никакой себе пощады, стоит рядом с отцом, оборачивается и корчит веселую гримасу стоящим сзади солдатам конвоя. Сзади прошелся шорох – это солдаты сдерживали порыв смеха. А один все-таки прыснул в кулак. Папа недоуменно и озабоченно оглянулся, потом взыскующе глянул на Сына…
«А Я стоял, корчил невинную рожицу и глядел на Феодоровскую икону. И вот Ее ответный взгляд ох, теперь помнится. А рядом с Ней Серафим Саровский так же на него смотрел. «Отложил» попечение житейское для всего храма… А ведь тот, кто в кулак прыснул, Он сейчас первый, и налезает на глаза, сейчас Он там, среди тех резвящихся, про которых Мама говорит, что они все-таки хорошие, обманутые, соблазненные. О, Господи, помилуй!.. Это же Я его соблазнил своей ве-се-лой (Херувимскую поют!..) гримасой, Я!! Из-за Меня он там, среди резвящихся…
Каждую исповедь сдает этот грех, а он не забывается. Последний раз, пять дней назад, в Великую Субботу, отец Афанасий Его даже успокаивал.
– Нечего Меня успокаивать, Я вам не маленький!.. Я, и только Я во всем виноват. Тогда, когда кривлялся Я под Херувимскую, Я был Царем будущим, это сейчас Я – несостоявшийся. А разве можно Царю будущему своим подданным корчить гримасы во время Херувимской?!
Слезы, полностью застлавшие глаза, закрыли весь внешний мир: и Себя на литургии с уморной гримасой, и страшные физиономии резвившихся, а рыдания, сотрясшие Его тело, заглушили хрипатый раскат у левого уха. Сквозь поток слез проступил… Серафим Саровский, точь-в-точь, как на иконе рядом с Феодоровской иконой Божией Матери, но сейчас он смотрел почему-то ласково.
– Батюшка Серафим! Пусть у Меня болит, пусть умру от боли! Зачем жить, если Ее нет?! Умоли Ее остаться!
Он хотел еще выкрикнуть: «Григорий Ефимыч, и ты помоги!», но тут ощутил на своей голове его руку, столько раз выручавшую от нестерпимой боли. Рука на голове из Царства Небесного Друга – молитвенника и целителя, что еще нужно? С этой рукой на голове и умереть не страшно… Нет! Сначала верните Царицу Небесную в Ее дом к несчастным домочадцам!..
Он увидел, что преподобный Серафим, только что стоявший в потоке Его слез, теперь стоит на коленях перед Ней. И Она остановилась перед ним, принимая из его рук большой глиняный сосуд, который он Ей протягивал. Она обернулась. Алексей Николаевич зажмурился от нестерпимого сияния Ее головы, которое не чувствовалось, когда Она уходила. Больше Он ничего не видел, только слышал, и первое, что Он услышал, было:
– Я остаюсь.
Глава 34
Именно это произнесли Ее Царственные уста. Произнесение этих слов произвело во всем Его существе ранее никогда не испытываемые ощущения. Звуковая волна неземного звучания обволокла каждую клетку его тела, каждую душевную мембрану, и только это обволакивание спасло их, ибо переполнение тем, что несли на себе произнесенные Ею слова, чем батюшка Серафим был переполнен постоянно – имением в себе Духа Святого – здесь, на земле, оно взрывоопасно для душевной и телесной оболочки человека, не стяжавшего Его, как батюшка Серафим, а нежданно и внезапно принявшего Его в себя. Не выдержать переполнения. Но Дарующий Его, Он же и обороняет. Самую большую душевную и телесную радость за Свою двенадцатилетнюю жизнь Алексей Николаевич испытал после своего исцеления, осенью 12-го года, когда Ему уже минуло 8 лет. А исцеление было признано невозможным.
Внутреннее кровоизлияние
