интриги. А вот те, кто в храмы ходят, те строят хорошо, но!.. когда вот так прижмет, как сейчас прижало, надо... ну ведь не облет же самолетом с иконой! Да ещё с сопровождением! Да у Журавлева каждый истребитель на счету, по три налета на Москву в день!.. ТБ-7 всего десятка полтора в наличии, каждый литр керосина на вес золота, а их листочками начинять?!
— Коба, а ты эти листочки с поздравлением не только киевлянам, ты немцам вместо бомб сбрось. То-то потеха будет! Бомб нет — ты их поздравлениями.
Соратники с ужасом втянули головы в плечи: «Ой, что будет...» При всех Кобой его не смел называть никто.
— Что? Погоди, Лаврентий, — поднял трубку. — Что, Саша? Варлаам Хутынский — управитель русской погоды? На Троицу в июне мороз устроил и даже снег был? А зачем? Клещи, напавшие на пшеницу, передохли?
Пальцы сжались сами собой в кулаки, пенсне упало, и он его не поднимал: «Ну что упираться в этот Московский Рубеж, если в целом его не защитить? К взрыву всё подготовлено, устроить им уличные бои, где потери будут 10:1 в нашу пользу, а потом взорвать всё для усиления потерь. И чтоб зимовать негде было, и отходить планомерно, имея в виду рубеж Волги. Да они уже где-то у Владимира выдохнутся, да и с Волги... у них нет ни одного самолета, что до Урала долететь сможет, чтоб заводы, мощь набирающие, потревожить. И дальневосточные дивизии как раз подойдут... И пока шли сюда, вроде всех уговорил в правильности этого плана, все согласились его поддерживать и отстаивать. Да он — единственный, за которым горькая правда и железная логика! Вячек только бубнил чего-то вроде «и вашим и нашим» (ух, заморю Жемчужину!), да он всегда такой. А ведь мычать начнут соратники, когда в лоб спросит... Клим, бедолага, пуль на передовой не боится, а от хозяйского взгляда в обморок падает...»
— Лаврентий, а ведь ты замечательно прав. Мы и немцам листочки скинем. Если этот Варлаам устроил в июне мороз, то что он может устроить в ноябре, представляешь? Ты кулаки не сжимай и пенсне подними. Без пенсне ты слеп, а ты мне зрячий нужен.
— А я и без пенсне вижу, что... Ну, чем мы будем защищать Москву, Коба?! У нас же ничего нет! Нас раздавят и перестреляют, как куропаток!.. И передавят, как этих твоих клещей!
— Нет, Лаврентий, успокойся. Клещи, на пшеницу посягнувшие, в очередной раз передохнут.
— Да с чего им передыхать-то? На генерала Мороза надеешься?
— Нет, Лаврентий. Я надеюсь на тех, в чьем подчинении генерал Мороз.
— Да!.. — стукнул кулаком по столу, не выдержал, едва по пенсне своему не попал. — Да некому!..
— Есть Кому!
Так прозвучало, что все остальные члены Ставки, с угрюмым страхом смотревшие перед собой, в который уже раз за сегодня одновременно повернули головы на Хозяина. А тот со странной улыбкой смотрел одновременно и на портреты, и на окно, за которым бушевала метель. И будто что-то видел там, чего никто из присутствующих видеть не мог. И глаза его ничем не походили на страшные июньские. В них виделась ясность, спокойствие и ответственность.
— Я знаю, с чем вы сюда шли, и стратегически ты, Лаврентий, возможно, прав. Но Москва — это не военно-стратегический рубеж, это особый рубеж, он вне стратегии, вне тактики, вне разума, вне всего. И его надо защищать любой ценой. Итак, вопрос ко всем: будем ли защищать Москву?
В ответ — молчание.
— Ну что ж, будем персонально спрашивать. Пронин, протоколируй ответы. Вячек!
— Будем.
— Лаврентий!
Пенсне было уже одето на нос и из-под него тихо послышалось:
— Будем.
Единогласное «Будем» стояло в воздухе над столом.
— Пиши, Пронин: «Сим постановляется: столицу нашей Родины отстаивать из последних сил, до последней капли крови, до последнего патрона. Бойцы и командиры! Пусть вдохновляют вас на смертный бой наши великие предки: Александр Невский, Дмитрий Донской, генералиссимус Александр Суворов. Наше дело правое — мы победим!
Верховный Главнокомандующий И. Сталин. Москва. Кремль».
Пронин, немедленно передай по радио. И про храм не забудь, с тебя спрошу.
