Петровичем, снова её лицо возникло перед ним из темноты и метели.
– Вот, это вам, на именины, – она держала на вытянутых руках небольшую икону, которая как раз накрывала собой две её ладони, – это Владимирская моя, папин подарок, я с ней не расставалась никогда. Это с Саровских торжеств, я тогда совсем маленькая была.., а внизу, в правом углу, мученица Татьяна...
– Постой, барынька! Да и так уж одарила! Папин подарок разве можно передаривать!
– Можно. Я так хочу. Папа одобрит. Может, больше и нет никого из мужчин, у кого в этот день именины, – затем она притянула Савву Петровича за воротник, чмокнула его в щёку, сказала 'Храни вас Господь!' и побежала к экипажу.
– Э, стой, барынька, как папу твоего звать-поминать, – прокричал в метель городовой, когда опомнился от поцелуя. Но пара орловцев уже уносила карету к Рождественскому бульвару.
– Эх, – покачал головой Савва Петрович после того, как, перекрестившись, поцеловал икону, – вишь, Пётр летний, как оно образовывается, и не думал, и не гадал.., эх, дай, Господи, девочке сей и папе её всего... Сам знаешь, чего...
– А папа-то, видать, бога-атенький, – проговорил молодой напарник. Он покачивал на правой ладони образки, на подарочную икону Саввы Петровича он даже не взглянул. – Золотые ведь, каждый почти как червонец весит. И цепочки золотые. А может, прямо из червонца и сделаны? И работа грамошная, то-онкая, в ювелирке у Рувима как надо оценят.
– Да ты сдурел!..
– Да ты не бузи, Савва Петрович! – в свою очередь и не шуточно прикрикнул молодой. – Опять же, попа из себя не корчь! Крестик на мне есть, каким крестили меня, во-от, с тех пор и ношу! С меня и довольно. А это подарок шальной, ну и гульнём. Мне ведь подарок, чего хочу, то и делаю. Опять же, крещенскому гулянью цельных два дня ещё.
– Слу-ушай, да ты что ж мелешь-то, какой такой шальной подарок? Это как это 'шальной'?!
– Да так: не было – есть, шёл – нашёл, с неба упало...
– Так ведь с неба же! А ты его Рувиму!
– Да ладно тебе. Метель нанесла! 'С неба' – это я так... Чудит её папашенька, много, видать, червонцев, чего ж не поблажить... Был бы я женат, как ты, то может, на семью бы потратил, а так – гульнём!
– Ну, ладно, – Савва Петрович весь как-то обмяк вдруг от такого препирательства, – иди сейчас гульни, вон, к бульвару, там доглядывай, а я уж тут...
Долго смотрел Савва Петрович вслед уже пропавшему в снежной мгле напарнику. И тут разобрал весёлый шум-гам за спиной. Обернулся. Ватага студентов, явно из 'Петровского подвала' – значит, выползать начали. Не знал Савва Петрович, что давно его заприметили студенты. Пили они на рябушинские деньги все подряд.
– Бр-ратия! – выволакивался из сидячего положения очередной 'тостёр', – предлагаю выпить за то, чтобы у той, вон, морды, вон – за окном маячит (а это 'маячил' Савва Петрович), чтоб он шашку свою никогда б не вынул.
– Да она у него с пятого года приржавела, – сказал главарь ватаги. – Господа, пш-шли пров-верим!..
Вот и вывалились они проверять. Будто к неодушевлённому предмету подходили они к нему, шатаясь, и дёргали за рукоять шашки. Савва Петрович стоял столбом, не сопротивляясь, и вроде бы не видел наседавших. Наконец за рукоять взялся главарь ватаги. И тут глянул в его мутные, пьяные глаза Савва Петрович, и показалось ему, как тогда, в пятом году, что перед ним враг. Что-то такое враждебное повеяло от всего его облика, от его пьяных зенок, от его прыщавого лба, некая жуткая злоба, злоба не спровоцированная ничем – злоба сама по себе. 'А ведь и лет-то ему не больше, чем девочке сегодняшней – Татьяне, образки дарящей'...
Пять раз дёрнул за рукоять прыщавый главарь и затем сказал, злобно усмехаясь:
– Полно, служивый, а ну как злоумышленники нападут?
– Нападут – получат. Да и какие злоумышленники в Татьянин день? Вас вот до дому в целости доставить, вот и вся забота, – теперь Савва Петрович улыбался, отгоняя от себя образ врага: 'Да мальчишечка ведь, ну напился ради праздника, да и чего же не побузотёрить в его-то годы?'
– А вдруг я злоумышленник? – не унимался прыщавый, – а у тебя шашка не вынимается?
Посерьёзнел опять Савва Петрович:
