В штабе армии решили, что сил полутора батальонов вполне достаточно, чтобы проверить правдивость этих историй, и поэтому отдали приказ о проведении крупномасштабной акции. В Кабуле уже не первый год при одном упоминании о Карамуджене толстые дяди обильно пускали слюни на увешанные орденами мундиры.
Прибывшее по такому случаю начальство непосредственно руководило проведением операции, правда, с безопасного расстояния — прямо из точки. Они уже настояли на том, чтобы в боевом выходе участвовала вот уже два года стоявшая «на приколе» и врытая по самые башни в капониры бронетехника первого батальона. Переубедить их в нецелесообразности этого шага оказалось невозможно: «Товарищи офицеры! Вы что? Условия — не оправдание! Техника должна быть всегда на ходу!» Технику действительно наспех поставили «на ход», но, не успев даже, как следует отойти от Бахарака, бронегруппа влезла в искусную засаду, и за каких-то двадцать-тридцать минут десяток полупрофессиональных снайперов выбил половину батальона. Насколько тяжким было поражение, понесенное в этом бою, можно оценить хотя бы по тому, что даже в официальных армейских кругах его называли не иначе, как «Бахаракская бойня».
Вначале, при переправе через брод, перекрыв пути отхода шести машинам, подорвалась одна из БМП. Пока ее пытались вытащить, с плато начался беспроигрышный, как в тире, отстрел бойцов. С расстояния в сто-двести метров, сверху-вниз духи неторопливо выбивали тех, кто хоть немного высовывался из-за брони. Старая техника глохла, полвина орудий не работала, из остальных вести прицельный огонь было практически невозможно. Кое-как при отходе удалось взорвать одну из машин, еще две сумели поджечь, а четыре оставшиеся так и бросили — с пушками, пулеметами и полными боекомплектами.
Неизвестно, чем бы окончился этот бесславный поход, если бы положение батальона немного не поправил молодой сержантик. Ему, оставшемуся с первыми машинами на противоположной стороне реки, каким-то чудом удалось проскочить до мертвой зоны, подняться на плато, благо — не высоко, и в упор расстрелять две позиции моджахедов. В сплошном огневом барьере «непримиримых» образовался зазор, что и позволило батальону вырваться. Самого сержанта, когда он спускался с противоположной стороны плато, по ошибке чуть не застрелили свои же. В той неразберихе никому и в голову не могло прийти, что на вражеской высоте может оказаться кто-то из наших.
Кое-как, не бросив на поле ни одного раненого и ни одного убитого, унесли ноги.
Больше всех повезло пехоте четвертой МСР: она в это время была задействована в другом месте. А вот механики-водители и операторы-наводчики там были, и несколько человек получили ранения. Хуже всех досталось ефрейтору Воронцову.
Опуская под огнем в десант БМП очередной труп, парень, наклонившись над люком, схлопотал пулю в область анального отверстия. Пройдя сквозь брюшную полость, она, срикошетив о кости таза и ребра, застряла в поджелудочной железе. Когда через девять месяцев его встретили в Киевском окружном военном госпитале, то он жаловался, что не погиб сразу, что перенес уже семь операций и предстоит еще, как минимум, две, что у него удалили предстательную железу и сколько-то метров кишечника, и теперь он не в состоянии самостоятельно сходить в туалет ни по большой нужде, ни по малой, и так далее…
Один бывший его сослуживец, когда впервые Воронцова встретил, то попросту не узнал. А после того, как тот поделился с ним своими бедами, и вовсе стал его избегать.
Как он впоследствии рассказывал, это было слишком страшно. Когда сослуживец видел, как этот живой труп с двумя палочками в руках, с трудом переставляя усохшие спички ног, направляется к нему в палату — в гости, то поспешно убегал и часами отсиживался в туалете.
Итог «Бахаракской компании» — тринадцать убитых, семьдесят восемь раненых, из которых трое с черепно-мозговыми огнестрельными травмами скончались по дороге и в санчасти, а еще полтора десятка солдат и офицеров были списаны потом — по инвалидности.
Крайнего, само-собой, нашли незамедлительно. Командира полка тут же сняли и перевели с понижением в звании и должности куда-то под Газни, несмотря на то, что и планировали и проводили операцию совершенно другие люди.
Потом, примерно через месяц, была проведена акция возмездия. Прислали несколько батальонов из других полков, из Кундуза пришел разведбат, прибыли артиллерийские и реактивные батареи…. Вся эта армада высадилась в Бахараке и в тот же день при поддержке нескольких вертолетных эскадрилий и баграмской штурмовой авиации начала грандиозную чистку всего района.
Понятно, что духи — народ отнюдь не глупый — с такой армией сражаться не пожелали, спокойно отошли в глубь территории, а затем и вовсе ушли в Пакистан, благо недалеко — и сорока километров не будет.
За ними, дабы не испытывать судьбу, прихватив с собой немудреный скарб и всю живность, ушли и мирные жители. Сборная команда войск северо-восточного региона полазила недельку по высокогорью, постреляла немного по пустым кишлакам да по редким заградотрядам, которые, дабы шурави бдительность не теряли, оставили моджахеды, потеряла там человек десять — подрывы, самострелы, изнеможение, кто со скал сорвался и все такое прочее — и ни с чем вернулась назад.
Впрочем, были и «трофеи»: приволокли назад, на точку, семь остовов от брошенных БМПшек. Афганцы, ребятки бережливые, не только демонтировали оружие и двигатели, но умудрились снять и унести в неизвестном направлении всю внутреннюю обшивку, башни (!) и даже некоторые бронелисты. Так что, на место дислокации первого батальона вернулись одни рамы. Но хоть что-то…
С тех пор на полк легло пятно позора. По горячим следам в часть примчалась представительная комиссия во главе с будущим министром обороны СССР незабвенным маршалом Соколовым. Походили, посмотрели и…. отменили в солдатском рационе черный ржаной хлеб. Как его выпекали, неизвестно, но полутора сантиметровую хлебную корку можно было пробить только лишь хорошим ударом штык-ножа, а ежели, к несчастью, на ноготь налипала пластилиново-крахмальная, темно-мышиного цвета мякоть, то счистить ее можно было разве что лезвием. Может быть, они и еще что-либо сделали для личного состава или для полка в целом, утверждать трудно, но в памяти у солдат, кроме хлебной истории. Ничего не осталось.
Временно обязанности командира части исполняли какие-то штабисты. Но временные люди, разумеется, не могли «смыть пятно позора вражеской кровью», и эту благородную миссию мужественно взвалил на свои плечи подполковник Смирнов.
Глава 5
В палатке царил полумрак. Духи, переминаясь с ноги на ногу, вытянувшись, стояли в проходе между койками. Было им весьма неуютно, тревожно, а главное — давила неопределенность. Они уже знали, что взводный ушел в офицерский модуль — в гости; и когда вернется, и вернется ли он сегодня вообще — оставалось совершенно неясно. А между тем, несмотря на не слишком приветливую утреннюю встречу, этот молодой лейтенантик казался им пока единственной защитой.
За полгода, проведенные в учебном подразделении, ребятки успели близко познакомиться с армейскими нравами, да к тому же были прекрасно наслышаны о разнице в отношении к молодым солдатам в Союзе и здесь.
И то, что первую скрипку во взводе играют не «деды», они уже поняли. Шестеро «престарелых», вполголоса обсуждая свои проблемы, валялись на койках. Тема дискуссий была довольно животрепещущей, так как время от времени приглушенную беседу перекрывали взрывы неестественного, юродивого хохота. О чем именно говорили — не было слышно. Там же находились и оба «главных» сержанта — зам. старшины и замкомвзвода.
Власть во взводе, конечно, принадлежала старослужащим, но это была власть номинальная, так сказать — законодательная. Всю же практическую крепко держала в руках пятерка крепких парней, которые в ту минуту, неспешно дефилировали перед «салабонами».
«Погуляв» — остановились; двое из них, покуривая и внимательно рассматривая новых сослуживцев, встали сбоку, в то время как оба оставшихся сержанта вполголоса совещались с парнем в свитере. Придя к какому-то соглашению. Троица вплотную приблизилась к вновь прибывшим. Саше тут же стало удивительно неуютно. Особенно под взглядом одного из командиров отделения. Он-то и начал разговор:
