чужое, ватное – ноги не идут, глаза боятся смотреть вокруг. «Надо взять себя в руки! Надо взять себя в руки!» – твердила я про себя.
И я заставила себя осмотреться, найти взглядом тот дом, куда приезжала шестнадцатилетней девчонкой – с клетчатым чемоданом и красной сумкой из кожзаменителя, в которой вместе со мной проделали путь в тысячу километров электрошашлычница и пельменеделка.
И дом, и веревка, протянутая через весь двор от иберийского дуба к благородному каштану, с выстиранным бельем, раздуваемым, яко паруса, сильным северным ветром Апшеронского полуострова – все было на месте. Я обошла длинный барак и, увидев, что гараж тоже цел и стоит на своем месте, успокоилась, почувствовала прилив несказанной радости и блаженного какого-то восторга.
Я робко постучала в дверь гаража – сердце бешено забилось.
– Кто?
– Извините, я разыскиваю семью... – затянула я, но ключ в двери повернулся, и передо мной предстала хрупкая, сутулая пожилая женщина с поразительно бледным... Нет, не бледным – точнее сказать... лицо у нее было серым, словно пепел от сигареты, а вокруг глаз – иссиня-черные круги. Она смотрела на меня пытливым взглядом, стараясь угадать, кто я и зачем явилась. Вдруг в глазах ее промелькнул будто бы свет, будто она узнала меня.
– Дуня? – удивленно проговорила она глухим голосом.
– Да, – машинально ответила я, потому что, в свою очередь, никак не могла узнать эту стоявшую передо мной болезную женщину.
– Ты как тут? – спросила она. – Да ты не признала меня? Я – Эльмира!
– Эльмира! – Я, пораженная, отшатнулась даже. Она совершенно была не похожа на себя – она выглядела теперь старше своей собственной матери, когда я увидела ее с кисточкой и консервной банкой в руке четырнадцать лет тому назад. – Мира! – Я пришла в себя и кинулась к ней на шею от счастья, что отыскала ее семейство. – Как я рада, что нашла тебя! Как я рада! – Я захлебывалась от восторга, понимая: раз Эльмира живет по-прежнему в гараже, то, стало быть, и все остальные где-то поблизости (в том числе – и основной объект моих поисков).
– Проходи. – И она усадила меня за круглый стол, что стоял теперь на месте широкой арабской кровати. – Я, конечно, могу долго ходить вокруг да около, но спрошу тебя сразу – как ты тут оказалась? Отдыхать приехала и решила к нам заглянуть?
– Да, да, я понимаю... Я, как снег на голову, спустя столько лет... – Я запиналась, мне хотелось сказать ей об истинной цели своего приезда, но отчего-то язык не слушался, и я говорила совсем не то, что нужно было бы мне сказать. – Ты расскажи... Как вы живете? Как мама с отцом? Как Марат? Нур?
– Мама с отцом живут вместе с Нуром. Они переехали отсюда пять лет назад, когда у Нурика родился четвертый ребенок.
– Да ты что?! – изумилась я – я никак не могла представить себе цыпленка Нурика главой многодетной семьи.
– Да. Он женился десять лет назад, у него шестеро детей, жена неплохая, хозяйственная. Родители помогают им с детьми. Я с наступлением холодов тоже переезжаю туда и всю зиму жду не дождусь, когда наступит весна, чтобы снова переселиться сюда. От них от всех можно с ума сойти! – со злобной усмешкой проговорила она.
– А ты? Ты-то как? Как у вас с Маратом?
– Не произноси его имени в моем доме! Не смей! Слышишь?! – нечеловеческим голосом возопила вдруг она – я даже испугалась.
– Хорошо, я не буду, – пролепетала я, но Миру, видно, распирало – хоть кому-нибудь, пусть в сотый раз, повторить свою историю.
– Он бросил меня через три года после того, как ты гостила у нас. Ушел к белобрысой стерве! Гад! Подонок! Хорошо еще, что господь нам детей не дал! Ненавижу, ненавижу его! – И она в ярости неимоверной вцепилась обкусанными ногтями в скатерть и, не контролируя себя, принялась стягивать ее, пока пиалы с грохотом не упали на пол. Лицо ее исказилось – будто она переживала сейчас ни с чем не сравнимую боль, будто ее на костре жгли заживо.
Оно и понятно – Мира до сих пор не могла прийти в себя после разлуки с Маратом – ведь она считала его безусловной, неприкасаемой своей собственностью – он был ее – целиком и полностью: и мысли, которые крутились в его вихрастой голове; и выразительные глаза с прожигающим взором, с соединительными тканями, веками, чечевицеобразными хрусталиками, непрозрачными склерами и роговицами; и горячая кипучая кровь, определяющая его бешеный темперамент, выбрасываемая левым желудочком в аорту, поступающая потом в артерии, артериолы и капилляры органов и тканей; и сами эти ткани и органы, включая желудок, селезенку, кишечник, почки, печень, – одним словом, все в нем, до последней клетки, до вздоха, принадлежало ей. А тут вдруг – на тебе! В один момент она потеряла все окончательно и бесповоротно – даже его запах, который сохранялся в первые месяцы после развода на постельном белье, на подушках и одеялах, в шкафу, где несколько лет висели рубашки и костюмы «собственности» – он испарился, улетучился и теперь, наверное, вспоминался ей лишь во сне.
– И вообще, Дуня... Прости меня, но я не хочу тебя видеть, не хочу общаться с тобой... Ты напоминаешь мне о том времени, когда я была счастлива с ним. Уходи! Я прошу тебя.
– Я уйду, Мирочка! Я совсем на тебя не злюсь. Я все понимаю! Только ты для меня, как спасательный круг для тонущего. Скажи мне, где Варфик! Дай мне его адрес! Я приехала сюда, чтобы найти его! – Не знаю, откуда во мне появилось столько решимости, что я сумела выпалить ей все это.
– Не знаю я об этой червивой семейке ничего! – отмахнулась она, но потом снова ей захотелось сказать: тяжело ей было молчать – слишком многое накопилось в ее душе за эти годы. – Его родители эмигрировали в Иран лет семь тому назад. Варфика после армии, несмотря на его протесты, женили все- таки на Хатшепсут. Он окончил институт нефти и химии, бросил Хатшепсут (это, наверное, у них в крови – бросать своих жен!) и уехал в Алжир, куда-то в Северную Сахару. Да! – воскликнула она, будто вспомнила что-то важное. – Он ведь в Москву сразу после службы ездил – месяц там пробыл, все тебя искал, да не нашел! Сказал, что вы с мамой то ли переехали, то ли вообще уехали в другой город, я не поняла. Ему ничего не оставалось, как повиноваться родительской воле, хотя я не заступаюсь за него!
Значит, он искал меня! Искал! Я буквально задыхалась от радости, но, вспомнив о его отъезде в Северную Сахару, почувствовала, как сердце у меня упало – вниз куда-то свалилось, пролетев желудок,
