Сам он бил из глины большую русскую печь. Решили новую избу сделать не по-черному, а по- белому.
— Надо одну комнату отделить, — лукаво заметил Никифор.
— Для тебя, что ли? — опросил Мясников. — Палашку хочешь привести?
— Нет, для молодых.
— Для каких молодых?
— Для атамана и Дуняшки.
Андрей рассердился.
— Будет тебе брехать.
— Чего брехать, видал, как вы целовались.
— Ну, и пес!
Мясников захохотал.
— Он тебя выследил, чтобы самому по закону с Палахой начать жить. Я их, ильинских, знаю: мастера в мутной воде рыбу ловить. Недаром возле Камы живут.
— Пускай ведет Палашу, — добродушно согласился Андрей. — Заживем семейно. Будет кому щи варить да чистоту наводить.
— Ну, и живите, а мне оставьте место хоть на голбчике, — пошутил Мясников.
Избу все-таки разделили на две половины.
В Михайлов день справляли новоселье. Мягкий пушистый снег лежал на поляне, на крышах изб, на ветвях деревьев. И от чистой его белизны было светло вокруг.
Давыдовы снохи напекли пирогов, сварили жирные щи, состряпали кулебяку. Старик вытащил из подполья заветный лагунец медовухи. Дуня накрыла на стол чистую скатерть. В новой горнице вкусно пахло свеже выстроганным деревом, на стенах выступили прозрачные клейкие капли.
Когда все сели за стол, Давыд перекрестился.
— Освятить бы надо жилье-то, да где попа достанешь.
— Сами освятим, Давыд Маркелыч, — отозвался Никифор.
— Помолчи, шуторма! Крест — от нечистой силы оборона.
Дуняша принесла ржаную ковригу, старик в благоговейном молчании всего застолья разрезал ее на ломти. Посреди стола поставили большой пирог с рыбой.
Давыд налил всем по чарке.
— Ну, детушки, и вы, гости любезные, выпьем за новый дом, чтобы жилось в нем в труде и радости…
И все выпили по чарке. Женщины стояли поодаль.
Когда выпили по третьей, Никифор повеселел.
— А что же это бабоньки-то притолоки подпирают? Али места за столом не хватает?
— Ладно им и так, — ответил Давыд. — Не отсохнут ноги… Дунька, неси брагу!
Дуняша налила кружку и поднесла сначала отцу. Тот отпил. Дочь опять налила с верхом и так обошла всех. Когда очередь дошла до Андрея, он сказал тихо:
— За твое счастье, Дунюшка!
Девушка ответила нежной улыбкой.
— Пейте на здоровье!
Никифор, больше всех выпивший медовухи, раскис:
— Хорошие вы мои! Мы с вами проживем… Как родные, будем жить… Вот как!
— Ежели к нам с добром, так и мы добрые, — говорил Давыд. — Вон мы с женой сорок лет прожили, как с катушки скатились…
Заговорили и молчавшие до того его сыновья.
— У нас в куренях один углежог в кучёнок провалился, еле живого вытащили.
— Все одно помрет мужик, шибко обжегся.
— Вы хоть ради новоселья-то не болтали бы про такое, — рассердился Давыд. — Нешто другого разговора нет.
Мясников пил и не пьянел, только становился еще мрачнее. У Андрея слегка кружилась голова.
Женщины тоже выпили медовухи и сели рядом с мужьями за стол.
— А тебе, Дуня, и места нет? — пожалел Никифор. — Садись со мной рядом… Нет, не садись — у меня невеста есть. Палашкой зовут…
Дуня села рядом с Андреем, Давыд глянул на нее с гневным изумлением и даже крякнул: «Это что же за бесстыжая!» Но ради праздника не сказал ничего.
«Точно свадебный пир», — подумал Андрей.
Он ощущал рядом теплоту девичьего тела и с нежностью думал:
«Не ты ли моя суженая, с кем идти мне рука об руку всю жизнь до гроба?»
Дуняша как будто угадала его мысли, повернулась и быстро шепнула:
— Не гляди на меня; тятенька гневается.
Давыд переводил взгляд то на дочь, то на Андрея: ему по душе был этот ловкий и сильный парень, он бы с радостью отдал за него дочь, но вот беда: кто он таков, не известно, сегодня здесь, а завтра ищи его, как ветра в поле. А проклятая Дунька глаз с него не спускает. Надо дать ей острастку!
С этой мыслью он тяжело поднялся из-за стола, за ним поднялись и сыновья. Дуня осталась убирать остатки еды.
— Выходи за меня замуж, Дуняша, — сказал Андрей, обнимая девушку за плечи. Она спрятала у него на груди счастливое лицо.
Никифор похрапывал, прислонившись к стене и опустив голову на грудь. Мясников забрался на полати. Весь день он не проронил ни слова. Андрей догадывался о причине его тоски. Однажды кузнец рассказал ему, как он поженился и стал жить во вновь отстроенной избе, как явился смотритель с заводов Походяшина и приказал отправляться на Богословские заводы. Кузнец отказался. Его хотели взять силой. Он убил смотрителя и бежал, оставив навсегда и дом и жену.
На другое утро Андрей пошел на половину, где жил Давыд. Старик надевал бахилы, а Дуня затапливала печь.
Андрей молвил напрямик:
— Дедушка Давыд, благослови свою дочь на брак со мной.
Давыд поглядел исподлобья и долго молчал.
— Не нашего ты корню человек. К крестьянской работе непривычен. Жить в лесу не станешь… Пошто сомустил девку?
— Не сомущал он меня, тятенька! — отчаянно крикнула Дуняша.
— А ты молчи! Рано волю взяла. Вот возьму варовину да отхлещу…
— Стало быть, нет твоего согласия? — спросил Андрей.
— Нет и не будет.
Дуня с рыданьем выбежала за дверь.
Андрей, может быть, и настоял бы на своем, но образ Матрены по-прежнему жил в сердце. Глядя на Дуняшу, он невольно вспоминал ту, которая принесла ему такое большое и такое мимолетное счастье.
Однажды девушка спросила его:
— Любил ты кого-нибудь, Андрюша?
— Любил, только померла моя любушка.
— Хороша она была?
— Зачем тебе знать?
Дуняша отошла от него и сказала с грустью:
— Ты и теперь ее любишь.
— Ее давно нет в живых и не надо о ней вспоминать.
У Дуняши показались слезы.
— О чем ты, Дуня?
— Так… ни о чем.
Зимой Андрей постарался каждому из товарищей дать дело. Вспомнив, как чеботарили они с Блохой
