бы и дня здесь не пробыли». — «Так бросьте все и ступайте по домам». Тут к ним подошел смотритель и на четвертого брата зверем глядит: «Ты это здесь по какому случаю? Как ты посмел народ мутить? Да я тебя в остроге сгною. Вяжите его, ребята!» Ну и связали.
Встретились все четыре брата в одном месте — в городском остроге.
— Стало быть, так и не нашли правду?
— Так и не нашли, видно, не с того конца брались.
— Я вот тоже искал правду да тоже не с того конца к ней шел.
— Правду искать — лучшей жизни искать. Все мы о ней думаем, да не все добываем.
— Я вот один ее добывал… и без толку.
— Одному и бревна не поднять, а возьмись всем тулаем — гору своротишь.
— Кто возьмется? Всем плеть страшна.
Гость насмешливо прищурился.
— Стало быть, и ты в пустынники записался?
Андрей вспыхнул.
— Кто я и кем буду, одному мне ведомо, никому до того дела нет.
— Рано ты, атаман Золотой, крылья опустил.
Андрей онемел. Слова незнакомца точно варом обожгли его.
— Откуда ты меня знаешь?
— Знаю. Великая гроза близится, атаман. На демидовских заводах, на сысертских, в Белоярской и Калиновской слободах, под Челябой, на Катав-Ивановском заводе — везде бунтуют. А сколько еще поднимутся… Вся Исетская провинция, как пороховой бочонок, брось искру — взорвется… А ты в лесу сидишь… Эх, ты!..
— Да ты кто?
— Иван Белобородов. Запомни, может, свидимся…
Утром, чуть свет, гость уехал.
Зима подходила к концу, хотя порой еще шумели злые метели. Но вот наступила тихая погода. Прояснилось небо, и солнце блеснуло по-весеннему ярко, заслезилась оттепель. Как будто после долгого сна просыпалась тайга. Громче слышались в ней птичьи голоса, снег на лапах деревьев отяжелел, стал зернистым.
Приближалась весна, и друзья готовились к отъезду на сплав. Дуняше велели сушить сухари. Она ходила с заплаканными глазами.
— Не езди, Андрюша, — уговаривала она. — Сердце чует, не увидимся мы больше с тобой.
— Не тужи, Дуня, не кручинься. Привезу тебе из Нижнего полушалок, из Казани ботинки сафьяновые, из Лаишева…
— Ничего мне не надо. Без тебя я с тоски зачахну.
— Ну, полно, полно. Все равно ехать надо.
Друзья решили отправиться в Шайтанку: во-первых, здесь было знакомо, во-вторых, есть у кого остановиться. Андрей рассчитывал зайти к Балдиным.
Накануне Андрею приснилась Матреша. Снилось, будто оба они поднимаются на высокую крутую гору. Кругом мрачные скалы, обросшие мхом, в расселинах темные, хмурые, островерхие ели и медно-красное небо над головой.
Тягостно было на душе у Андрея, точно оставлял самое дорогое и шел неизвестно куда. Матрена вела его за руку. Ладонь была холодная, и холод ее проникал до самого сердца.
— Ведь ты мертвая, — говорил он.
— Для кого мертвая, а для тебя живая.
— У меня есть невеста, отпусти меня.
— Я твоя жена навеки.
Она смотрела на него неживыми глазами, и взгляд этот был страшен.
— Пусти! — крикнул Андрей, вырвал руку из ледяной Матрешиной руки и проснулся.
Тишина стояла в избе, только слышалось, как капля за каплей падает вода из рукомойника.
— Тьфу, какое наваждение!
У Андрея тревожно стучало сердце. Так он и не мог больше заснуть.
А в день отъезда младший из давыдовичей привез печальную новость: брата его взяли под караул и увезли в Красноуфимск.
— Стало быть, хватились нашего гостя, — сказал Андрей. — Пора и нам связывать котомки.
Уезжали синим мартовским утром.
Как ни крепился Андрей, но, глядя на Дуню, едва удержался от слез: такую душевную боль выражало ее лицо. В последнюю минуту Дуня прижалась к нему, всхлипывая, как ребенок:
— Не отпущу!
Он с силой разжал ее руки и, уже не оборачиваясь, пошел к саням, где сидели товарищи. Вез их Давыд. Старик тоже был печален.
Никифор насвистывал что-то под нос. Мясников пытался развеселить Андрея, но напрасно. Тот сидел молча, грустно глядя на лесную дорогу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
О, горе нам, холопам, за господами жить!
И не знаем, как их свирепству служить!
Ефим Алексеевич Ширяев проснулся в отличном расположении духа. Он сидел в легком шелковом халате у окна, держа в руке чубук, и с удовольствием наблюдал, как по плотине везли руду и уголь. Завод работал в полную силу. На складах все больше и больше накапливалось штыкового и полосового железа. Брат Сергей писал, что можно заключить выгодный контракт в Нижнем и по первому сплаву отправить весь запас. Надо ему ответить…
Писала и сестра Софья из Екатеринбурга. Собирается начать дело об окончательном разводе с Демидовым. Преглупейшая история! Неужели нельзя было завести аманта, сохранив все в тайне от мужа? Нет, понадобилось бежать — и к кому? К мелкопоместному дворянину, из роскоши — в бедность. Чем все это кончится? Недостаточно того, что люди болтают всякую всячину, так дошло до самой императрицы. Беспримерный скандал!
Он, Ефим Ширяев, разумеется, не попал бы в дураки.
Мысли Ефима Алексеевича приняли игривое направление. IB доме все было устроено, как он хотел: в одних комнатах жена, в других — любовница. Имелась еще одна, тайная келейка, в нее приводили к нему для любовной утехи молодушек. Заведывал этим Алешка Кублинский, исполнявший обязанности дворецкого.
Вот и теперь он, наверно, уже дожидается в передней с утренним докладом. Преданный, верный раб.
— Алешка!
— Здесь, ваша милость! — послышалось за дверью.
В комнату вошел мужчина лет тридцати, с темными волнистыми волосами, с карими на выкате глазами, с пухлым красным ртом. Во всей его фигуре было выражение угодливости и подобострастия. В руках Алешка держал довольно толстую тетрадь, «журнал повседневный всяким случаям и обстоятельствам».
Барин пососал чубук, выпустил изо рта клуб голубоватого дыма и лениво процедил:
— Читай.
