оговорки. Их развернутые внутренности собирают совковыми лопатами в ведра, выливают в мусоровозы и сбрасывают в ров с кислотой, а в животы зашивают ордена. Но я уже не тут, реактивный самолет уносит меня в мой город-дворец.
В город-лабораторию въезжает автоколонна, специально подготовленных к этому дню, элитных отрядов наблюдения, в их обязанностях, даже тревожить мой сон, мое сексуальное и пищевое удовлетворение, в случай возникновения интересного для меня поведения подопытных изучающих новые миры соседей. Комплекты пайков пищи приказано оставлять на улицах, в порции – гормональные препараты, заглушающие половое влечение, возбудители, противозачаточные пилюли и галлюциногены, более никому не добавлять.
Кадры скрытых камер из моих лабораторий, будут транслироваться 24 часа сутки по всем телеканалам планеты, новую жизнь в экспериментальном городе. «Необходимо издать указ об обязательном приобретении телевизора, а так же указ об обязательной шестичасовой телеповинности». Записываю я в свой органайзер.
Завтра я им напомню, отчего я так долго их уберегал. Завтра они увидят источник моего вдохновения, из которого я долгих четырнадцать лет впитывал фантазии подопытных, чтобы реализовывать их на своей планете. Завтра они увидят, какую боль и страдания способен причинить себе подобный, а не только я. Завтра они познают друг в друге скрытую угрозу, а не только во мне. Завтра они столкнуться с не пониманием себя, а не меня. Завтра осознают, что их слабость не из-за моей силы, а моя сила в их слабости. Яд несчастий почувствует каждый, но не во мне, а в себе. Я верю, они наконец-то образумятся и постигнут, что все то зло, которое обрушивал я на них, они сами желали и позволяли. Что я всю свою жизнь превратил в сон – в райский сад дьявола, лишь, для того, чтобы уберечь их невинные души от иных невыносимых душевных страданий, о которых они уже успели позабыть. Разрушил все их святыни и надругался, чтобы уберечь ото лжи. Научил бояться вещей, а не их образов. Я был честным злом – абсолютным злом, никаких поблажек и ни каких мифов, ни для кого. Я был несправедлив со всеми, но разве для всех – это не было справедливостью. Я и они. Они и я. Да, я монополизировал право на грех. Но я спас чистоту ваших желаний и сохранил ясность в потребностях. Да, первая моя реформа, которая за тем исчезла из-за ненадобности, была в добровольном порядке присылать мне короткое письмо без подписи в конце месяца, содержащие список адресов и имен людей, которых вы бы не хотели более видеть живыми на моей планете. И я прислушивался к вашему голосу без судов и следствий – никто из них не просыпался. Когда же вы, те, что уцелели и пожелали жить друг с другом в мире и согласии, вновь окончательно потеряетесь в своих судьбах и характерах, и опять добровольно замкнетесь в своих тюрьмах. Тогда вы еще раз убедитесь в моей мудрости и доброй воле к своим детям, в правильности избранного мною идеологического и политического пути. Вы всегда для меня и между собой были равны, ваша жизнь не имела неорганического эквивалента, отведенное вам время на службу мне всегда одинаково вознаграждалось. Вы ценили и уважали друг друга и ненавидели только меня. Да, вы не прятали мертвых в земле и огне, и вам было запрещено убирать их разлагающиеся памятники с места смерти. Ведь ваши трупы не испытывают потребностей во всей этой лишенной для них смысла атрибутике: гробы, прощальные песни, венки, кресты, надгробные камни – для них главное, что это навсегда. С телами прирученных животных я разрешал делать все, что угодно, вы и так уже выкрали их жизнь у природы, для того чтобы использовать по своему разумению. Да, вы не давали имена своим детям, не знали старости, и произносили слово «я» только обращаясь ко мне.
Теперь же я определяюсь в выборе, «как поступить?». Я ясно чувствую приближение своего органического завершения, и перед тем как допущу обрушиться на себя губительному удару, решаю, следует ли мне вынести приговор и дать название городу-лаборатории. Убрав все кордоны, выпустить эксперимент на третий этап развития или запустить в секции ядовитый газ.
– Ко мне! – приказываю сыну-собаке, что обгладывает кость под кроватью. Он выползает, радостно повизгивая, в локтевых и коленных сгибах шрамы – перерезаны сухожилия, и бежит ко мне на четвереньках, зубы сточены напильником, подражая собачьему оскалу. Сын игриво заглядывает мне в глаза и нежно трется в ногах. Короткий отросток копчика-хвоста, отбитого мною сразу же после рождения, торчит из голого зада. Я тереблю своего мальчугана-собаку за ухом, и он проворно ловит мою руку в пасть. Горячие слюни и ласкающий язык не согревает мою холодеющую ладонь. Я засовываю ему в глотку сахарок и ложусь в постель. Девушки-одеяло окутывают мое тело своими бархатными руками и ногами, от них исходит пряный аромат масел и кокаина. Но мне холодно.
Я дрожу…
Я дрожу…
Я дрожу…
Сворачиваюсь эмбрионом на пустой тарелке. Чувствую себя осиротевшим теплом на этой остывающей планете. Я знаю, точно одно, я в этом уверен, – истинно только то, что я люблю своих сынов и дочерей, как бы строго и жестоко я с ними не обходился.
– Я! слышу крик, рожденья той минуты, что пожелает пересыпаться из будущего в прошлое не оскверненная словом, – звучит голос из динамика.
40 кг.
…28. 29. 30. 31. 32. 33. 34. По транспортной ленте ползут килограммовые упаковки макарон. 35. 36. 37. Считаю я, укладывая упаковки в мешок. 38. 39. 40. Беру мешкозашивочную машинку. Прострачиваю полный мешок. Оттягивая в сторону. Беру пустой. 1. 2. 3. 4. 5. 6. Грохочет упаковочно-фасовочная машина. Напарник вспарывает мешок не фасованных макаронных изделий. Засыпает в бункер. Облако мучной пыли. Чихает. 7. 8. 9. 10. 11. 12. Любая посторонняя мысль сбивает со счета. 13. 14. 15. 16. Поэтому я только считаю. 17. 18. 19. 20. 21. Считаю весь день. 22. 23. 24. 25. Весь день. 26. Ползут килограммовые упаковки макарон. 27. 28. 29. Другой напарник складывает мешки, содержащие по 40 килограмм расфасовочного продукта, на поддон и роклой тянет на склад. 30. 31. 32. 33. Иногда приходит инженер, чтобы вставить новый рулон пленки. Тогда я курю. 34. 35. Я не мечтаю. 36. Я не чувствую. 37. Я считаю. 38. 39. 40. Беру мешкозашивочную машинку. Зашиваю мешок. Оттягивая в сторону. Беру пустой. 1. 2. 3. 4. 5. 6. Приходит ночная смена – мой рабочий день скоро закончится. 7. 8. 9. 10. Напарник из ночной смены протягивает руку.
– Здравствуй, – говорю я, пожимая руку. Про себя: «11. 12.».
– Здравствуй.
– Как твое драгоценное здоровье? – про себя: «13. 14. 15.».
– А твое?
– Вашими молитвами, – про себя: «16. 17.».
– Сколько тонн за сегодня?
– На складе спроси, – про себя: «18. 19. 20.».
– Чего злой?
– Потому что не добрый, – про себя: «21.».
– А почему не добрый?
– Потому что злой, – про себя: «22. 23.».
– Да ну тебя.
– И ты туда же, – про себя: «24. 25. 26.».
– Ладно, иди домой. Сколько?
– 27, – отвечаю я. Про себя: «28. 29.». – Спокойной ночи.
Напарник подменяет меня и бросает ползущие по транспортной ленте килограммовые упаковки в незаполненный мною мешок.
Переодеваюсь. 30. 31. 32. 33. 34. Еду домой. 35. 36. 37...
…Дом № 17. В лифте опять кто-то нассал, приходится стоять на одной ноге. 13. 14. 15. 16. Квартира № 198. Звоню в дверь. 17. 18. 19. 20. 21. 22. Что-то долго не открывает. 23. Звоню в дверь. 24. 25. 26. 27.
