Сбежавшее лето

Мэри утром заявила, что в обед поест на берегу. Правда, к ужасу Мэри, она добавила:

—  Может, и мы попозже присоединимся к тебе,  милочка, сегодня та­кой погожий день.

Но, к счастью, дедушка за завтраком два раза чихнул, и тетя Элис ре­шила, что они никуда не пойдут, поскольку дедушка, вполне возможно, уже простудился.

Поэтому, как только с завтраком было покончено, Мэри отправилась на железнодорожную станцию. Денег у нее хватило не только на обрат­ный, билет, но еще осталось двадцать два шиллинга восемь пенсов, ко­торыми она надеялась рассчитаться за такси от вокзала до Бэкингем-пэлес-террас.

На счетчике же оказалось всего два шиллинга и шесть пенсов, когда такси остановилось на улице, где стояли высокие белые дома с большими окнами и внушительного вида подъездами.

—  Вы уверены, что это тот самый адрес?—спросила Мэри.

—  Вы   сами   мне   его   дали,   мисс,— пожав   плечами,   ответил   таксист. У него было хмурое лицо, а на носу сбоку красная шишка, похожая на маленькую сливу. Когда Мэри вылезла из машины и заплатила ему ровно столько, сколько показывал счетчик, он еще больше нахмурился. Тогда Мэри порылась в кошельке, дала ему два пенни, оставив себе ровно два­дцать шиллингов, и сказала: «Большое вам спасибо за оказанную любез­ность», как всегда говорил дедушка, когда давал кому-нибудь на чай. Таксист посмотрел на пенни, усмехнулся, ответил: «Благодарю вас, ваша милость», поднял флажок, означавший, что машина свободна, и уехал.

Мэри посмотрела на дом номер четыре по Бэкингем-пэлес-террас. Мраморные ступеньки вели вверх, к тяжелой, черного лака двери. Сбоку торчали пуговки звонка, и около каждой из них была начищенная до блеска медная решетка. Мэри медленно поднялась по ступенькам. Она зна­ла, что ей предстоит, нажав пуговку звонка, говорить в решетку, и поче­му-то это казалось ей гораздо более страшным, нежели постучать в дверь и ждать, пока кто-нибудь откроет.

На двери было пять пуговок. Возле четырех верхних не было никаких указаний, но рядом с нижней пуговкой висела табличка: «Привратник». Мэри помедлила, потом тихонько нажала.

Ничего не произошло. Она подождала с минуту, потом нажала силь­нее. На этот раз открылась подвальная дверь и кто-то сказал:

- Да?

Мэри посмотрела вниз. Там стояла женщина, у которой был доволь­но устрашающий вид: она была очень высокая, с длинными черными волосами, большим крючковатым носом и с черной повязкой на глазу. Второй ее глаз сверкал яростью. «Как женщина-пират»,— подумала Мэри.

—  Мистер Патель здесь живет? —спросила она.

—  Не понимаю,— помотала головой женщина.

—  Мистер   Патель,— медленно   повторила   Мэри.— Он...   Он   черный.

Женщина опять помотала головой.  Потом улыбнулась,  обнажив целую челюсть золотых зубов.

— Иди сюда,— сказала она и махнула рукой, зовя Мэри за со­бой.

Пока Мэри спускалась по ступенькам вниз, женщина повернулась к двери и заговорила с кем-то внутри на непонятном языке.

Мэри замешкалась, боясь войти вслед за женщиной в подвальную ком­нату и чувствуя нелепость своего положения. Саймон, как всегда, оказал­ся прав! Она поняла это, как только такси остановилось. Здесь могли жить лишь богатые и знатные, а не бедняк-иммигрант.

Саймон не сомневался, что дядя Кришны бедняк, а в письме домой он солгал...

А может, и Кришна лгал? Он вполне на это способен. Его рассказ о приключениях во время путешествия в Англию слишком увлекателен для того, чтобы в него поверить... А богатый дядя, наверное, то же самое, что ее злая тетка, решила Мэри. Все это он, видно, сочинил.

И как только она пришла к этому решению, ее снова охватил страх. Вдруг страшная черная дверь откроется, кто-нибудь выйдет и закричит: «По какому такому праву ты звонишь и беспокоишь людей? Нет здесь никаких бедных иммигрантов...»

—  Спасибо,— крикнула Мэри вниз, но, по-видимому, никто ее не слы­шал.

Она пошла по улице прочь от дома, но непонятный страх снова под­стегнул ее, и она опять бросилась бежать.

Поэтому к тому времени, когда две португалки из квартиры в подвале решили, наконец, что девочка, вероятно, интересуется индийским джентльменом с верхнего этажа, Мэри уже повернула за угол, и ее след простыл...

Квартира родителей Мэри находилась в большом доме возле Гайд-парка. Поднявшись на лифте, Мэри достала ключ, который всегда хранила в маленьком закрывающемся на «молнию» карманчике в своей сумочке. На мгновение, как раз перед тем, как открыть дверь, ее охватило волнение при мысли, что она входит в свой дом...

Но лишь только она переступила порог, чувство это исчезло. Внутри совсем не было похоже не только на свой, но и вообще на чей-нибудь дом. В узком коридоре было темно и холодно и непривычно пахло чем- то слад­ким и в то же время лежалым, вроде воска и пыли.

На коврике возле двери валялись письма. Мэри подвигала их ногой, любопытствуя, нет ли чего-нибудь интересного, но письма были в скуч­ных конвертах с адресом, напечатанным на машинке. Проспекты и счета — решила она и вдруг словно услышала голос отца: «Счета, счета, одни счета...»

Эти слова он произносил за завтраком почти ежедневно. Когда Мэри была маленькой, ей казалось, что они ужасно бедные, но с возрастом она стала понимать, что он брюзжал по поводу денег, только чтобы досадить маме. А мама, в свою очередь, чтобы досадить ему, то и дело жаловалась на то, какая у них скучная жизнь. Иногда мама не обращала внимания на его недовольство и продолжала спокойно пить кофе и читать газету, как будто его и в комнате не было, но порой она выходила из себя и кричала на него, допытываясь: а он на что рассчитывал? За все ведь приходится платить, не так ли? И тогда отец тоже начинал кричать и кричал до тех пор, пока мама не вставала и не выбегала из комнаты, хлопнув дверью...

Мэри вздохнула. И правда, куда спокойнее ей живется у дедушки и тети Элис, подумала она, но тут же устыдилась своей мысли и снова вздох­нула.

Она отворила дверь в гостиную. Шторы были опущены, в комнате было прохладно и сумрачно, как и в прихожей. Мебель стояла на своих местах, но картины исчезли — от них остались одни пятна на стенах,—и книг не было на полках. Мэри вздрогнула, но не потому, что ей стало холодно. Комната была такой пустой, похожей на салон, в котором демон­стрируют мебель. Словно никто здесь не жил и жить не будет...

Из гостиной дверь вела в спальню ее родителей. Кровать была укрыта от пыли простыней, дверцы гардероба распахнуты настежь. Мэри загля­нула в гардероб и убедилась, что он пуст. Ни одежды, ни обуви...

Затаив дыхание, она распахнула дверь в свою комнату и несколько минут стояла неподвижно, осматриваясь. Все было на месте, как в день ее отъезда: лошадь-качалка, письменный стол, книги, игрушки — все когда-то такое дорогое ее сердцу, но по какой-то неведомой причине сейчас не имеющее к ней никакого отношения. Словно эти вещи принадлежали ко­му-то другому. Девочке из сочиненной ею истории.

Ощущение это было не из приятных. Пытаясь прогнать его, она гром­ко рассмеялась и тронула лошадь за нос. А когда лошадь, заскрипев, кач­нулась, вспомнила, как прошлой зимой, когда родители куда-то ушли, си­дела на ней верхом и держала, чтобы было веселее, вырывающегося из рук, шипящего от ярости Ноакса.

— Ноакс!—крикнула она и побежала на кухню. Кухня с ее желтыми стенами и большим окном, которое выходило на пожарную лестницу, была самым приятным помещением в квартире. В окне была сделана специально для Ноакса форточка, чтобы он мог выходить и входить, когда ему забла­горассудится.

Она еще раз окликнула его, не надеясь, что он появится. Ей были из­вестны его привычки. Всю ночь и большую часть дня он гулял, возвращал­ся домой к вечеру, чтобы поесть и отоспаться, а потом снова уходил на улицу. Мать Мэри пообещала попросить соседку во время их отсутствия ежедневно заходить к ним в квартиру и кормить его.

Поэтому хотя Мэри и позвала его, она никак не ожидала услышать ответ. И когда до нее донеслось мяуканье, оно было таким тихим, что ей подумалось, не ошиблась ли она.