Сбежавшее лето

Раздалось еще одно «мяу». Она обернулась и увидела, что из-под газовой плиты вылезает какая-то тень.

Она смотрела и не могла поверить своим глазам. Это был Ноакс, но как он изменился! Его когда-то блестящая шубка стала тусклой и пыль­ной, и переднюю лапу он волочил по земле. Она опустилась на корточки, и он, хрипло мурлыкая, потерся головой об ее ногу. Она погладила его: одни кости!

Она оглядела кухню. На глаза ей попались два его блюдечка: одно для молока, другое для мяса. Они были пустые и покрыты пылью. «Черт бы ее побрал!» — сказала она, но, хотя и разозлилась, в глубине души не очень была удивлена. Этого и следовало ожидать. Мама забыла. Она была так занята сборами, что Ноакс вылетел у нее из головы.

В обычных обстоятельствах это не имело бы большого значения. Кот вроде Ноакса мог бы прокормить себя, ловя птичек и мышей и отыскивая остатки пищи у мусорных ящиков. Но при условии, что он здоров. А у Ноакса повреждена нога.

— О Ноакс, милый мой Ноакс,— причитала она, взяв его на руки и обнаружив, что он не только позволил поднять себя, но и не пытался вы­рваться.

Она подержала его на руках, потом осторожно поставила на пол.

— Тебе  нужно  поесть,— решила  она,— тогда  ты  сразу  почувствуешь себя лучше.

Она нашла в буфете банку сгущенного молока, открыла ее, налила не­много молока в блюдечко и развела его водой. Но когда поставила блю­дечко рядом с ним, он не сделал ни единого движения.

— Пей,— уговаривала она.— Пей, мой глупышка!

Она посадила его к себе на колени и пыталась покормить из ложечки, но молоко текло мимо, пачкая шерсть и ее руки.

— Если ты не будешь есть, дурак, ты умрешь!—вскипела она, всерь­ез испугавшись, и тогда он, словно поняв ее, повернул голову и шершавым язычком слизнул каплю молока с ее пальца.— Вот видишь! — восхитилась она и почти тем же тоном, каким говорила тетя Элис, когда Мэри съедала весь рисовый пудинг, спросила:—Понравилось?—Она окунула палец в молоко и дала ему облизать.

Большая часть молока стекла на пол, но несколько капель попали ему в рот, и ей показалось, что он сразу повеселел. Когда она спустила его на пол, он уселся, пошатываясь, и принялся слизывать молоко с шерсти.

Она поискала корзинку, в которой он обычно путешествовал, и нашла ее в кухонном шкафу. В ней было полно каких-то пыльных тряпок и жестя­нок с воском. Она вытряхнула жестянки и тряпки прямо на пол и посте­лила на дно корзинки чистое полотенце. Ноакса она заберет с собой, и тете Элис придется примириться с его присутствием в доме. Может, тетя и не любительница кошек, но не выгонит же она Ноакса, раз уж он там по­явится, и поскольку он к тому же болен, то может, и вообще его пожалеет. Тетя Элис любит о ком-нибудь заботиться, а Ноаксу сейчас как раз тре­буется забота...

Беда только в том, что, если она явится домой с Ноаксом, они сразу поймут, что она была в Лондоне. И хотя она могла бы объяснить, что ей вдруг ужасно захотелось повидать Ноакса, и ее желание, быть может, и не покажется им странным, тем не менее они жутко обидятся из-за того, что она уехала из дому украдкой, не предупредив их.

Особенно тетя Элис. Она наверняка заплачет и скажет: «Мэри мне не доверяет. Это моя вина. Мне следовало бы самой предложить ей при­везти кота!»

Укладывая Ноакса в корзинку, Мэри ежилась от досады. Так не хо­телось огорчать тетю Элис, хотя тетя и не отличалась большим умом. Но ничего не поделаешь! Прежде всего Ноакс!

Только сначала надо отнести его к ветеринару.

— Да,    здорово    ему    досталось,— заметил    ветеринар.— Похоже,  он попал под машину.

Ноакс, ни на что не реагируя, неподвижно лежал на столе, больше похожий   на   старый   меховой   воротник,   чем   на   живого   кота.   Он   пискнул, только когда ветеринар потрогал его лапу.  И больше ни звука.

—  Помните,  когда мы были у вас в прошлый раз,  вам пришлось,  пе­ред тем как осмотреть,  завернуть его в одеяло?—сказала Мэри.— И все равно он сумел вас оцарапать.

—  Разве?  Теперь уж,  боюсь,  ему это не под силу.  Бедный старичок!

—  Ноакс   совсем   не   старый,— возразила   Мэри.— Просто   он   боевой кот и побывал во многих передрягах. Поэтому-то у него рваное ухо и один глаз не видит.

—  И не все зубы,— добавил врач.— Да,  многое повидал  он на своем веку.   Из   тех   битых,   за   кого   семь   небитых   дают...   Знаешь,   по-моему, лучше...— Он остановился и спросил: — Ты можешь оставить его здесь и попросить зайти ко мне твою маму?

—  Моя мама умерла,— не задумываясь, ответила Мэри.

—  Ага. Понятно.

Ветеринар был в нерешительности. И в ту же минуту Мэри поняла, о чем он думает. Щеки у нее вспыхнули, голова закружилась, от гнева ей стало даже дурно. Хотелось кинуться на врача, кусаться и царапаться, но она сдержалась. Ухватившись за край стола, она спокойно и холодно за­явила:

—  Я принесла его не убивать, а лечить!

—  Понятно,— нерешительно    откликнулся    ветеринар.— Просто    ино­гда человечнее...

Больше он не смотрел на Мэри, а осторожно и ласково ощупывал Ноакса, и глаза у него были полузакрыты, словно он пытался, сосредото­чившись, понять, что ему говорят его пальцы.

Мэри сделала глубокий вздох. Нельзя выходить из себя, прежде всего надо помочь Ноаксу.

—  Вы   знаете,   он   очень   здоровый   кот.   Сейчас   он,   конечно,   плохо выглядит, но, честное слово, он ужасно сильный.

Ветеринар ничего не ответил.

—  Разве можно согласиться на смерть друга? —убеждала его Мэри.— Пусть даже не человека. Конечно, для вас он просто кот, но для меня он Ноакс.

И чтобы перестать плакать, она вспомнила, как ее мать уехала отдыхать и бросила Ноакса на произвол судьбы.

«Если Ноакс умрет, я с ней никогда больше не буду разговаривать!»— решила она. И в полном отчаянии сказала:

—  Если вы не знаете, как его вылечить, так и скажите. Я тогда понесу его к другому врачу.

Удивленный ветеринар вскинул глаза, и в эту секунду Ноакс, вытя­нув шею, куснул его за палец. Ветеринар выругался и усмехнулся.

—  Ладно,— вдруг согласился  он.— Вижу,   что бойцовский  дух  в  нем еще жив. Но лапу ему придется отнять. Пользы от нее не будет, а сейчас она   источник   инфекции.   Только  помни,   я  не   обещаю,   что  он  выживет. Но если за ним как следует ухаживать, то надежда есть. Последнее время он, по-видимому, жил в плохих условиях, да?

Мэри кивнула головой. Она могла бы объяснить, что она не виновата, но зачем? В груди у нее сидел тугой комок, глаза жгли слезы.

—  Я обязательно буду за ним ухаживать,— прошептала она. Обхватив   себя   руками,   она   сидела   в   приемной   на   стуле   и   бормо­тала:

— Если Ноакс поправится, я всю жизнь буду хорошей. То есть поста­раюсь быть хорошей. Пусть только поправится...

На стене висели часы. У них была красная секундная стрелка, которая не бежала, а ползла. «Минута на этих часах похожа на час»,— думала Мэри.

Она смотрела на часы  и продолжала нараспев:

— Только бы Ноакс поправился, только бы поправился, и я буду хо­рошо себя вести...

Ей казалось, что замолчи она — и Ноакс умрет прямо под нарко­зом.

__ Только бы Ноакс поправился, только бы поправился...

Открыв дверь, врач увидел, как шевелятся у нее губы, и кашлянул, предупреждая о своем появлении. Она сползла со стула и встала перед ним, вытянувшись струной, как солдат на параде.

— Все в порядке. Оказалось не так страшно, как я думал. По-моему, он выкарабкается.

Мэри прошла вслед за ним в операционную. В воздухе стоял какой-то сладковатый запах. Ноакс лежал в своей корзинке, а нога у него была забинтована.