Гасан поёжился и выдохнул с шумом. Изо рта вырвалось сиплый неестественный звук.
Чабан поднялся и сел. Снова выдохнул и потряс головой, гудевшей, словно колокол после удара. Трава, вся в крупных каплях росы, свежо блестела. Он провёл по ней ладонью и, поднеся затем ко рту, жадно слизал влагу.
Встал на ноги и побрёл вперёд, пошатываясь. Стоял густой, молочный туман, и белесая мгла плотно обволакивала его с головой, липла к рукам. Он наткнулся на чьё-то тело, едва не наступив на него ногой. Раздалось приглушённое ворчание, но завернувшийся в бурку человек, спавший на земле, лишь неловко повернулся на бок, не просыпаясь. Гасан нагнулся вниз, всматриваясь. Магомед-Расул лежал ровно, широко раскрыв рот и негромко похрапывая. В его взлохмаченных волосах застряли сухие стебельки травы.
Чабан нетвёрдо двинулся дальше. Туда, где возле измятой, загаженной скатерти сквозь туман проступали неясные силуэты копошащихся людей. Это Халил, Гаджи и Казимагомед, сидя на корточках, жевали с жадностью недоеденные вчера огурцы.
«Огурцы, — подумал Гасан. — Пить хотят.»
Смурные, с опухшими лицами, в измятой, зазеленённой о траву одежде, они тёрли пальцами покрасневшие воспалённые глаза, позёвывая громко.
— А, проснулся? — протянул Гаджи, увидав Гасана.
Его голос тоже звучал сипло.
— Проснулся. У вас воды нет? Пить хочу.
— Все хотят. Посмотри там, в мешке. Вроде, была ещё одна бутылка.
Гасан, присел на корточки, порылся и достал пластиковую бутылку с ободранной этикеткой на боку и, быстро отвинтив крышку, с жадностью припал губами к горлышку.
— Я сейчас поеду уже, — сказал он, кое-как смочив сухое горячее горло.
— Э! Э! Бутылку закрой! Проливаешь, — взволнованно крикнул Халил.
Он заметил, что из горлышка, которое Гасан забыл закрыть крышкой, льётся на землю тонкая прозрачная струйка.
— А, чёрт! — он торопливо завернул бутылку и кинул её на траву.
Гасан поднялся на ноги.
— Чего так рано?
— Да нет, не рано. К стаду надо. У меня там сын один барашек пасти остался.
— Ну, сам смотри.
— А бабы где? — спросил вдруг Гасан.
— А тебе что, мало? — горцы грубо хохотнули и переглянулись.
— Э, да я просто спросил.
— С ними Магомед-Расул с Гаирбеком последними оставались. Мы уже тогда спать легли.
— Я Магомед-Расула видел только что. Он там спит, — Гасан неопределённо махнул рукой в сторону.
— Где?
— Ну, там. Прямо пройди — увидишь. В бурку завернулся и спит.
Он зевнул протяжно, почесал затылок.
— Конкретные бабы эти, даже? — Гаджи запихал в рот целую половину огурца и захрустел им громко. — Профессионалки.
— Эта молодая в Городе Ветров, в сауне путанит, — ответил Гасан.
— Да, а вторая — которая Аида — из райцентра, б… конченная. Её тут все уже знают.
— А что, в городах, говорят, сауны теперь открыто стали работать? — спросил Казимагомед с живым интересом. — И все вокруг знают, что там шлюхи есть?
— Конечно, знают. Туда же к ним валом ходят.
— А что, старики, имамы в мечетях ничего не говорят? — спросил он удивлённо.
— Они-то говорят, только толку нет. Народ пошёл испорченный. Вот эту Хадижку взять: она же молодая ещё совсем, а уже шлюха конкретная. И таких немало теперь стало. Кто из девушек в город едет учиться, так многие этим заниматься стали. Если здесь, в горах не всегда уследить удаётся, то там вообще контроля нет никакого, — и Халил, с ожесточением отгрызя заусеницу на большом пальце, сплюнул на землю.
— Что за молодёжь пошла? Если бы, к примеру, я эту Хадижку просто где-нибудь в селении увидел, то, отвечаю, не подумал бы, что шлюха, — Гасан, недовольно цокая языком, сурово покачал головой и сплюнул на траву.
— Многие просто на людях показуху гонят. Так и девушки некоторые — притворяются скромными, а на самом деле очень даже испорченные.
— Это да. Вообще не пойму, на что эти шлюхи рассчитывают? Думают, не узнает про них никто?
— Думают, денег заработают и в городе жить останутся — там никому ни до кого дела нет. Только хрен им! У таких деньги не держаться, — произнёс Халил, принявшись снова грызть ногти.
Гасан ещё раз отхлебнул воды из бутылки и поправил папаху:
— Ладно. Давайте, поехал я.
Горцы поднялись на ноги и по очереди жали ему руку.
— Давай, Халил. Спасибо тебе, от души говорю.
— Давай, Гасан, удачи!
— Удачи! Удачи! — приговаривали остальные.
Гасан с трудом отыскал коня. Привязанный к дереву, он выщипал ещё накануне всю траву вокруг, и теперь сердито фыркал, грыз удила, тряс гривой и бил копытами землю. С трудом вскочив в седло, чабан вдруг вспомнил о ружье. Ругаясь, слез обратно и пошёл искать. Пробродив минут десять в тумане и снова наткнувшись на спящего, но уже на спине, Магомед-Расула, он, наконец, отыскал своё оружие. Охотничья двустволка лежала на траве, недалеко от места вчерашнего пиршества, и капли росы тускло поблёскивали на её стволе и прикладе.
Всю обратную дорогу Гасану было нехорошо: болела и кружилась голова, подташнивало, качало в седле. Конь бежал рысью, и от тряски по каменистой, то взмывающей вверх, то резко ухающей вниз тропе, ему становилось ещё хуже. Почувствовав, наконец, что вот-вот упадёт наземь, он остановил коня, буквально свалился, сполз на каменистую пыльную тропу и, опустившись на четвереньки, шумно исторг из себя мутный, зловонный поток рвоты. Закашлялся. Сплюнул длинной вязкой слюной, обтёр губы рукавом.
Туман постепенно рассеивался. В его пелене возникали дыры, прорехи, сквозь которые, преломляясь и цветасто играя, падали сверху яркие солнечные лучи. Гасану полегчало. Тряхнув посвежевшей головой, он сел на землю.
«Зачем я так набухался? — думал он про себя. — Просто не пил давно, поэтому так. Отдохнуть бы ещё, поспать у дороги часа два».
Но мысль о сыне заставила его подняться на ноги.
«Нет, надо ехать. Там Джабраил один. Я ведь ещё вчера обещал вернуться».
Он с усилием встал и снова погнал коня вперёд. Во рту стоял мерзкий горьковатый привкус. Снова мучила жажда. Но ручей остался далеко позади, а другого поблизости не было.
По мере приближения к родному аулу смутное, давящее беспокойство в его душе усиливалось. Трезвея, он понимал, что вчера зря остался там ночевать — надо было возвращаться. Джабраил был неопытным чабаном. Он мог не доглядеть и потерять часть стада. Особенно ночью, в тумане.
Миновав ущелье, Гасан выехал на пологий склон горы, где накануне простился с сыном, и остановился. Туман почти рассеялся, и лишь над самой землёй ещё стлались последние его клочья. Стада нигде не было видно.
— Джабраил! Джабраил! — пересиливая хрипоту, громко крикнул горец.
Ответа не было. Обеспокоившись ещё больше, он привстал в стременах и вертел головой во все стороны. Яркое утреннее солнце било прямо в глаза, отчего приходилось щуриться, морщить лицо и прикрывать глаза ладонью.
Откуда-то справа, со стороны леса, послышалось блеяние, и Гасан увидел нескольких овец, испуганно таращившихся на всадника.
