— Тогда увези меня в Россию. Ведь у тебя же там есть родственники. Я давно хочу уехать отсюда — подальше от этого бычья и дебилов.
— Да родственники-то есть, — Денис вздохнул, смотря по-прежнему в сторону. — Но все дальние. Близких нет. Да и жить негде.
— Ну даже и дальние. Всё равно ж не чужие люди, помогут тебе, наверное. Я знаю, в России всё по- другому. Там насчёт того, что я не твоей нации никто слова не скажет. Ведь там не то, что у нас.
Денис мучительно, словно от зубной боли скривил лицо.
— Ты зачем так сразу вопрос ставишь? Мол, приди и всё им тут же объясни. Ты подожди немного. Сама сначала намекни родителям насчёт меня. Потом, если те более-менее нормально отреагируют, мне скажи — я тогда приду.
Мехрабан отпрянула в сторону. Стремительно провела руками по волосам, отбросив от лица длинные чёрные пряди. В сгустившихся летних сумерках блеснули её глаза.
— Денис, ты мужчина или нет?! Как тебе не стыдно говорить такое? «Сама», «намекни». Если ты не хочешь идти к моим родителям, то укради меня! Ты же знаешь, здесь так делают, когда родители против свадьбы выступают. Я поеду с тобой в Россию! Поеду, куда хочешь! Только не стой вот так и не говори таких вещей!
Денис закусил губу и сделал шаг к девушке. В это время со стороны тропинки послышался негромкий нерусский говор. Зашелестела трава, и из густеющего полумрака внезапно появились две фигуры. Тускло замерцали, приближаясь, красные точки сигаретных огоньков. На мостик поднялись двое рослых жилистых парней.
— Салам алейкум! — хриповато выдохнул шедший впереди и не спеша протянул Денису руку.
Тот слабо кивнул, быстро сжал и отпустил его ладонь и выжидающее, с затаённым опасением уставился на парней.
— Ле, братуха, — начал парень, смотря при этом не на Дениса, а не Мехрабан, пристально, оценивающе. — Если мы так прямо пойдём, то к кладбищу выйдем, даже?
— Да, выйдете, — поспешно ответил Денис, продолжая глядеть на парней с настороженностью.
— В натуре выйдем, да? — заговоривший с ним продолжал разглядывать притихшую девушку нахально, с бесстыдством.
Его глаза щурились хищно, а на толстых губах играла самоуверенная ухмылка.
— Да, идите прямо — выйдете на улицу. Её перейдёте — и на той стороне за забором будет кладбище, — повторил Денис ещё быстрее.
— А канал тоже там есть рядом, да? — спросил второй, веснушчатый, круглолицый и рыжий.
— Канал чуть подальше. На улицу выйдете — и сразу налево поверните. Как кладбище закончится — будет канал. Только дорогу перейти надо будет.
Парни несколько мгновений молчали, продолжая внимательно разглядывать парочку.
— Саул, братуха! — выдохнул, наконец, первый, криво усмехнувшись.
Его самодовольные глаза, казалось, говорили: «Ладно, живите дальше. Разрешаю».
Они по очереди, небрежно хлопнули Дениса ладонями по торопливо протянутой им руке и, не спеша, переваливаясь по-медвежьи, пошли дальше.
— Бычьё повылезало, — зло проговорила Мехрабан, когда те скрылись из виду. — Прям везде бродит.
— Угу.
Они опять помолчали.
— Ну, так что? Что ты решил? — снова заговорила Мехрабан
Денис не ответил. Молча стоял и смотрел себе под ноги. Пыльные носки его белых летних туфель едва виднелись. Стемнело. Неподвижный воздух источал липкий зной. Даже цикады замолкли.
— Зачем ты тогда говорил, что любишь меня? Зачем?!
— Потому что это правда! — поспешно откликнулся Денис.
— Так почему ты не хочешь сделать то, о чём я прошу?
Мехрабан стояла прямо напротив него. Денис слышал в темноте её возбуждённое, прерывистое дыхание, ощущал на себе пронзительный взгляд блестящих глаз. Она ждала ответа — напряжённо и молча.
— Я, я поговорю с ними, — выдавил он, наконец, из себя, но получилось неискренне и фальшиво.
— Когда?
— Не знаю ещё пока.
— Я завтра уезжаю в Дербент, домой. Когда снова сюда приеду — пока не знаю. Мои родители почти всегда дома. Я буду ждать, когда ты приедешь.
Денис шумно выдохнул, радуясь, что этот мучительный разговор подходит к концу. Ни в какой Дербент ехать он, конечно, не собирался, но солгал ей сейчас легко и непринуждённо. Он вообще в жизни умел врать легко.
— Я буду очень ждать! — прибавила она, помолчав.
— Я приеду.
Мехрабан поднесла часы вплотную к лицу и несколько секунд пристально вглядывалась в циферблат.
— Мне пора, — сказала она и, качнув головой, прибавила с грустью. — А-то опять дома все будут докапываться.
— Ну, так скажи.
— Нет уж, Денис. Это ты скажешь им об этом. Слышишь? Ты, а не я, — она быстро развернулась и пошла вперёд.
— Я провожу тебя.
Они молча зашагали по тропинке. Она была слишком узка, поэтому идти рядом не получалось. Денис отставал на шаг.
— Когда мы опять увидимся? — спросил он уже на улице, загазованной и пыльной.
Мехрабан, стоя на обочине, вытягивала руку, пытаясь поймать маршрутку. Мимо проносились машины, из раскрытых задних окон которых были выставлены голые мощные ступни ног, а из салонов слышалась громкая вульгарная музыка вперемешку с диковатым гоготом.
— Я буду в Дербенте. И буду ждать, когда ты приедешь. Только приезжай, слышишь? Обязательно!
Денис промолчал.
— Ты правда приедешь? — она повернула к нему лицо, и Денис увидел, что её блестящие глаза сделались глубокими, влажными.
— Правда.
— Нет, ну честно приедешь? Скажи, честно?
— Честно, — ответил он и поспешно отвернулся, полный гадливости к самому себе.
В Дербент Денис не поехал. Промаявшись несколько дней, он так и не решился сесть в рейсовую маршрутку.
Он бесцельно слонялся по городу и в самую жару пил в барах пиво — терпкое, пенящееся, в пузатых запотевших бокалах. Закусывал мелкой рыбёшкой из промасленных, пахучих картонных коробочек с надписью «килька копчёная» на крышках. Пиво быстро согревалось, теплело, делаясь противным и пресным. Он пил ещё. Хотелось забыться, залить в себе это жуткое чувство — осознание собственной ничтожности.
Он боялся. Боялся суровых родителей девушки — пожилых дербентских персов. Боялся её многочисленной и диковатой родни. При одной мысли о том, что ему придётся ехать в Дербент, петлять по кривым улочкам грязных пропылённых магалов[8], отыскивая её дом, а потом топтаться на пороге, едва бормоча что-то бестолковое и боязливо смотря на удивлённые, опешившие, может быть, гневные лица незнакомых, чужих людей, Денису делалось не по себе.
Для родителей Мехрабан он был инородец, иноверец. Они любили только своих, иные были им чужды. А этот русский парень — чужд тем более.
