чувствами. Просто чувствовать. А Джорджи была такой осязаемой, готовой разделить его ощущения, такой совершенной.
— Это было изумительно, — прошептала она. Она рассеянно пробежала пальцами по его груди. Ее руки и ноги словно налились свинцовой тяжестью. — Я не знала, что такое возможно. Не думала, что так бывает.
— Что ж, тогда я рад, что дал тебе что-то, что ты запомнишь.
— Сомневаюсь, что смогу забыть это, — сказала она с такой страстью, что он засмеялся. — Что здесь смешного? — Она приподнялась и посмотрела ему прямо в глаза. Ее неумолимая честность требовала прямого ответа.
— Здесь нет ничего смешного, — сказал он, коснувшись пальцем кончика ее носа. — Просто это ты.
На ее губах появилась лукавая улыбка. Она еще ближе приникла к нему, ее голые ноги прижались к его коленям, руки обвили его торс.
— Я рада, что в доме нет слуг, хотя странно, что ты всех отпустил. Все выглядит так, словно ты заранее спланировал этот вечер. — Она взглянула на него блестящими глазами. — Я помню, ты сказал, что пришел на бал не затем, чтобы найти женщину. Но боюсь, что нашли тебя.
— Ну, это не совсем так, — сумел выговорить он, неожиданно осознав, что за последний час ни разу не вспомнил об отвергнувшей его невесте. Не было даже мимолетного сожаления по поводу этой утраты.
И когда он попытался вызвать в воображении черты лица Дианы и представить ее хрупкую фигурку в своих объятиях, вообразить, как она прижимается к нему, у него ничего не получилось. Колин не мог представить, чтобы она так безоглядно кричала, обретя освобождение.
Нет, она легла бы в его постель только из чувства долга… Эта мысль показалась ему отвратительной.
Он никогда не сможет взять в постель другую женщину, если только она не будет…
Колин покачал головой, не желая закончить свою мысль.
Если только она не будет такой, как его своенравная Киприда.
Она не поморщилась при виде его мозолистых рук. Она благоговейно коснулась их, точно так же, как и его видавшего виды матросского сундука.
Ничто из сокровищ в доме не произвело на нее впечатления, не пленило ее, даже предложенные им деньги, которые лежали на полу, словно крошки для птиц в Гайд-парке.
Нет, она находила радость в тех чертах его натуру которые свет не понимал или к которым относился пренебрежительно и высокомерно.
Итак, кем была эта девушка, которая любила море? Которая грезила о морских картинах, до сих пор бросавших его в дрожь даже сейчас, после стольких лет плавания?
Джорджи обнаружила и поняла суть другого Колина которую не замечал никто другой. И он сомневался, что кто-то еще будет способен на это.
Взглянув на свой готовый к плаванию рундук, он вдруг почувствовал сожаление. Ему не хотелось уезжать. Впервые в жизни он не хотел уходить в море.
И в этот момент он по-настоящему понял, воспеванию чего посвящают свою жизнь поэты и трубадуры и что они пытаются объяснить. Он понял то, что не поддается объяснению.
Лежа в его объятиях, она продолжала болтать о происшедшем с открытостью, перед которой невозможно было устоять.
— … я боялась, что умру от смущения, если бы кто-то пришел зажечь камин или услышал меня и пришел узнать, в чем дело. — Она взглянула на него. — Я выражала свои чувства слишком громко? Думаю, что да.
— Нет, ты делала все правильно. Она с облегчением вздохнула:
— Хорошо. Это было потрясающе, и я хотела, чтобы ты это знал. Я не понимала, как звучал мой голос, пока не произнесла твое имя. — Она наконец смолкла и перевела дыхание. — Было бы ужасно, если бы я разбудила соседей, особенно мирового судью.
Колин снова рассмеялся.
— Полагаю, соседи стары и плохо слышат, так что можешь шуметь, сколько захочешь. Но даже если мы вдруг разбудим судью, я с удовольствием уплачу штраф.
— А мы разбудим, милорд? — Она поиграла бровями — ее собственная новая попытка пофлиртовать с ним. — Я была бы счастлива, если бы заставила тебя кричать ночью. Боюсь, что штраф будет немалым — ее рука скользнула по его груди, ниже пояса, к тверди, которая еще бушевала от неудовлетворенности.
Ее пальцы ласкали и дразнили его смелыми и уверенными прикосновениями.
— Я… я… — начал он, но его голос замер, когда она отыскала пуговицы на его бриджах и начала одну за другой расстегивать их.
Он попытался протестовать, но она закрыла ему рот своими губами. Ее откровенный язык заставил Колина не отставать от нее. Когда их губы ласкали друг друга, ее пальцы быстро двигались, стремясь освободить его от застежек, которые держали его словно в тюрьме.
Когда последняя пуговица оказалась расстегнутой, она пробормотала, не отводя губ от его рта:
— Ну, милорд, теперь посмотрим, кто разбудит бедного окружного судью.
Она взяла в руку его мужскую гордость, высвобождая ее из бриджей и приветствуя почтительным поглаживанием пальцев.
— Ты шаловливая девчонка, — простонал он.
— О да, я собираюсь быть ужасно озорной, — сказала она. — Если ты этого пожелаешь.
Она совсем обезоружила его, освобождая бешеную страсть от хрупкой сдержанности, которую он надеялся сохранить.
Колин хотел ее больше, чем когда-либо другую женщину.
Она воспламеняла его чувства, лишала воздуха. И вдруг этого стало недостаточно — он захотел видеть ее в своей постели, почувствовать под своим телом. И чтобы она снова была нетерпеливой, разрываемой страстью, зовущей и молящей забыться вместе с ней.
Из его груди вырвалось рычание.
— Пойдем со мной.
Его слова едва ли означали просьбу. Прежде чем она смогла ответить (или, зная Джорджи, — возразить), он взял ее на руки и вынес из кабинета.
Он широко распахнул ногой дверь в прилегающую спальню. Стремительно влетев в комнату, он направился прямо к огромной кровати, занимающей большую часть помещения.
Бушующая в нем кровь и потребность излить свою страсть резко контрастировали с подчеркнуто спокойной и элегантной окружающей обстановкой. Еще раньше он дал указания слугам сделать спальню уютной и как можно более привлекательной для своей девственной невесты.
В комнате было расставлено несколько ваз с тепличными розами, наполняющими воздух чудным ароматом. Около кровати горела в подсвечнике единственная свеча, и ее слабый свет отвечал скромности невесты. Кровать была застелена и покрыта толстым покрывалом в ожидании застенчивой невесты и терпеливого жениха.
Одной рукой он сдернул покрывало и бросил женщину, которую держал в руках, на середину, на белоснежные простыни.
Она весело засмеялась, раскинув ему навстречу руки, призывая присоединиться к ней. То, что она желала его, стремилась к нему так же сильно, как он к ней, заставило его безоглядно забыть все на свете.
Безоглядно. Она говорила, что хочет прожить эту ночь безоглядно и страстно.
Его обуревало то же желание.
Джорджи двигалась к краю кровати, ее протянутые руки были готовы поймать и задержать его. Она тянула Колина за сорочку, пока он не сорвал ее с себя, не обращая внимания на рвущуюся ткань. Когда его ноги освободились от обуви, она начала стягивать с него бриджи. За бриджами в спешке последовала ее мусли — новая рубашка.
Когда дело дошло до корсета Джорджи, его пальцы замешкались, расшнуровывая шелковые шнурки, держащие в плену ее тело.
— Черт бы побрал эту проклятую штуку, — пробормотал он.
— О, позволь мне, — произнесла она с тем же нетерпением, отталкивая его руки и ловко распутывая узел, который он умудрился завязать. Колин поймал обе половины корсета и рванул старую и ветхую шелковую тесьму.
Вместо того чтобы смутиться от его силы и резких действий, она победоносно замурлыкала, когда ее тело освободилось от вынужденного заключения. Она упала на кровать — обнаженная и желанная.
— Иди ко мне, — проговорила она, протягивая руки. — Люби меня, Колин. Люби меня всю оставшуюся ночь.
В одно мгновение он оказался на ней, закрывая поцелуем ее рот. Она целовала его в ответ, и ее голод снова воспламенил его.
— Да-да, — поощряла она его. — Люби меня, Колин: Его рука снова коснулась ее самого интимного места.
На этот раз он хотел только раздуть там огонь, прежде чем наполнить его своей мужской плотью.
Она тоже коснулась его копья, ее пальцы обхватили его, гладя и лаская.
Длинные ноги Джорджи переплелись с ногами Колина, бедро терлось о бедро, а ее тело изгибалось, зовя его двигаться и раскачиваться вместе с ней, укротить ее бескрайнее желание.
Она извивалась под ним, приближая его к себе.
Сначала Колин хотел утонуть в ней, пронзить ее одним победным движением, но что-то заставило его собрать остатки чудом сохранившейся сдержанности.
Он проникал в нее медленно и осторожно, но ее нетерпение под ним звало ускорить это осторожное продвижение.
Ее руки обняли его за бедра, словно моля войти глубже, поднимаясь и опускаясь ему навстречу, побуждая присоединиться к неистовому темпу, в котором жили ее бедра.
— Возьми меня, — молила она. — Не останавливайся, Ни за что на свете не останавливайся.
Безоглядно и яростно он последовал этой просьбе и наполнил ее своей плотью.
Но даже когда это произошло, он почувствовал, как что-то остановило его — явно разрушенный и непоправимо сломленный им барьер.
Колин замер, его глаза широко раскрылись и остановились на женщине, которую он держал в объятиях.
Девственница? Его Киприда была девственницей?
Это невозможно.
Он мог поклясться, что увидел на ее лице гримаску, прежде чем она опять неугомонно задвигалась под
