скафандры, разравнивали своими деревянными дощечками большое серое пятно, похожее на раздавленного слона. Одна из них сидела на коричневом подоконнике большого овального окна и пила кефир из картонной коробочки. К ним на третий этаж, крепко держась за железные перекладины, осторожно и решительно поднимался худощавый священник. Новенькая, сияющая свежим деревом овальная оконная рама со множеством перемычек стояла у стены, подпираемая мощной арматурой тени, и рядом, прислоненные к выщербленному известняку фундамента, хором выстроились заранее вырезанные по размеру стекла, вполголоса отражавшие облака. Одинокая липа подобно гигантской улитке обволакивала морщинистой корой остатки железной решетки. На соседнем доме висела почерневшая чугунная доска с надписью: «Особняк купца Фашистова. Памятник архитектуры XIX века». Марина и Кореянка Хо миновали забор и остановились около почты.
— Ты письма писала когда-нибудь? — спросила Кореянка Хо.
— Бабушке в Архангельск, когда маленькая была, — ответила Марина. — «Милая бабушка. Я вчера была в зоопарке, а сегодня у меня тимпература». А что?
— Давай письмо напишем? — предложила Кореянка Хо. — У тебя почерк хороший?
Они зашли на почту. Возле застекленного прилавка стояли в очереди две пожилые женщины и взъерошенный мужчина в джинсах и клетчатой рубашке. В углу, возле фанерных телефонных кабин на стуле сидела девочка и молчаливо давила на кнопки молчаливого тетриса. Возле прилавка стоял на столе старый серый ксерокс-аппарат, над ним скотчем была прикреплена к стене большая горделивая надпись: «Ксерокс — 4 т. р.» и еще одна, поменьше, написанная авторучкой на листке: «Ксеркс не работает». Над словом «ксеркс» была приписана другой авторучкой крошечная кривая буковка «о». В помещении вкусно пахло сургучом и бумагой.
Марина и Кореянка Хо сели за стол. Кореянка Хо деловито отодвинула в сторону разбросанные на столе полузаполненные и зачириканные бланки. Марина достала авторучку из рюкзака. Кореянка Хо протянула руку и стянула с прилавка оставленный кем-то листок бумаги.
— Кому? — спросила Марина.
— Сейчас, — сказала Кореянка Хо. Она повертела головой. — Вот, — она ткнула пальцем в предвыборный плакат, забытый на доске объявлений, — кому. Президенту. Пиши: «Дорогой президент» — с большой буквы. Восклицательный знак.
— «Мы очень вас любим», — сказала Марина. — «Особенно после путча, когда вас по телевизору показывали, как вы стоите на трибуне, блондин на фоне голубого неба».
— Блондин? — настороженно спросила Кореянка Хо.
— Блондин, — сказала Марина, — смотри, дальше: «С тех пор прошло много лет, но вы по-прежнему остаетесь для нас секс-символом новой России.»
— Отлично, — сказала Кореянка Хо. — Какой у тебя все-таки почерк классный. Только слово «путча» с буквой «т» пишется: пут-ча. Путча.
— Ты уверена? — высокомерно спросила Марина.
— Да. Пиши: «Мы видим, как вам трудно приходится и очень хотим вам помочь. Мы умеем вызывать духов с того света, разных великих людей, в том числе крупных политических деятелей или ученых, например, Ленина, Кеннеди или кардинала Ришелье.»
— «Еще мы умеем будущее предсказывать», — продолжила Марина.
— «Только не выигрышные номера в лото», — сказала Кореянка Хо. — «Мы клятву давали Высшему Существу никогда не использовать наши способности в корыстных целях.»
— «Если вам понадобится наша помощь», — продолжила Марина. — «Позвоните к нам на мобильный. Еще мы умеем порчу насылать и лечить неизлечимые болезни.»
— Постскириптум, — сказала Кореянка Хо, — письма без постскриптума не бывает. Пэ латинское, точка, эс латинское, точка. «Нас зовут Лиза и Валя, нам по двадцать два года и мы похожи на Софию Марсо и Ванессу Мэй».
— Я на что угодно могу поспорить, что он не знает, кто такая Ванесса Мэй, — возразила Марина.
— Спросит, — ответила Кореянка Хо, критически перечитывая письмо. — У него референтов три тысячи человек.
— Знаю я этих референтов, — сказала Марина. — Они Игоря Северянина от Аркадия Северного не отличают. У меня был один в Москве референт знакомый. Он думал, что Мейерхольд — это еврейская холдинговая компания.
«То есть очень красивые», — дописала она в конце постскриптума на свой страх и риск.
— Зато у них кокаин всегда первый сорт, — парировала Кореянка Хо. Она купила конверт с цветочками и отправила письмо. — Ну вот. Дело сделано, — констатировала она удовлетворенно. — Пошли.
Они снова вышли на улицу. У края тротуара вместо мостовой начиналась ничем не огороженная глубокая яма, на дне которой, среди черных труб копошились грязные рабочие в блестящих пластмассовых касках. Наверху, около уходящей вниз деревянной лестницы, стояли трое мужчин в костюмах и держали на весу похрустывающий от ветра лист бумаги с чертежами. Ветер поднял пыль с тротуара и, крутя, понес ее через улицу в подворотню. Канарейка заглянула в яму и зажмурилась.
Завернул за угол и скрылся, подумала Марина. Со спортивной сумкой на плече. Наверное, у Антона взял. Что, интересно, он таскает в этой спортивной сумке? Может быть, он домой заезжал и вещи свои забрал? — с неожиданным ужасом подумала она. — Ключ у него второй остался. Может быть, я его в последний раз в жизни видела?
От этой мысли ей стало нехорошо. Буквально. Она едва успела отвернуться, чтобы ее не стошнило прямо на головы рабочих внизу. Кореянка Хо схватила ее за плечи.
— Маринка, что случилось? Мороженого объелась?
Поводок упал на тротуар. Ничего страшного, подумала Марина. Беременную тошнит, обычное дело. Она достала бумажные салфетки и вытерла рот.
— Принеси мне попить чего-нибудь, — сказала она. У нее отчаянно кружилась голова. Я так умру, испугалась Марина, если он ко мне не вернется. Она отошла в сторону, неуклюже перешагнула через высаженные вдоль тротуара, обрезанные на уровне колена кустики роз, и села на парапет чугунной ограды. Просто возьму и умру, и все.
— Сейчас, — Кореянка Хо протянула ей поводок. — Возьми, а то Канарейка убежит.
Марина взяла поводок. Канарейка отыскала проем среди роз, подошла и, задрав голову, смотрела вверх, на хозяйку. От хозяйки пахло теплой слабостью, неинтересной, приторной уже беременностью и головокружительно едким, как все фальшивые запахи, французским дезодорантом. Только что, в противной комнате с чистым, правда, кафельным полом Марина источала деликатный съедобный аромат. Они во что-то играли там наверху с Антихозяйкой, в какие-то свои микроскопические игры, без крови на этот раз, без железных заводских запахов бесцеремонно громкого грома и без неожиданной падали. Из ямы на улице изысканно пахло гнилью. Из хозяйки сразу полился уксусный страх. Люди ничего не понимают в гнили, — подумала собачка, — боятся. «Гнилое не едят», — попыталась объяснить хозяйке Канарейка, чувствуя, как в застоявшемся запахе отчаяния все более и более отчетливо проступает свежий минеральный запах слез, — «гнилое читают». Она помолчала, потом снова негромко тявкнула и лизнула Марине лодыжку.
Кореянка Хо вернулась с откупоренной бутылкой «Кока-Колы». Марина прополоскала рот, выпила несколько глотков ледяной содовой и почувствовала, как у нее заскрипели зубы от углекислого газа.
— Ну как? — настороженно спросила Кореянка Хо. — Ты до угла дойдешь? Я машину сейчас поймаю, домой поедем. Или, хочешь, в садике посидим, на скамейке?
— Как ты думаешь, — спросила Марина, приходя в себя, — он вернется ко мне или нет?
Кореянка Хо вытаращила глаза.
— Ах, вот оно что, — сказала она разочарованно и отобрала бутылку. — Слушай, это нечестно. Ты мне сама говорила, что любовь только у гомосексуалистов бывает, а сама?!
Марина плюнула на траву, поймала критический взгляд проходившей мимо старушки с большой хозяйственной сумкой на колесиках и поморщилась.
— Тьфу, — сказала она, — какая разница. Как ты думаешь? — повторила она невесело. — Может мне еще раз попробовать с ним поговорить?
— Зачем? — спросила Кореянка Хо.
— Я не знаю, — сказала Марина
