Кореянка Хо заглянула в коридор. Короткий отрезок коридора упирался в закрытую, покрашенную эмалевой краской дверь, смутно белевшую в полумраке, и коридор поворачивал дальше, налево. Возле стенки стояла тумбочка, покрытая растрепанной соломенной подстилкой. На подстилке стоял старый черный телефон. К стене над тумбочкой тремя кнопками был приколот плакат «Аэрофлота», весь исписанный по низу адресами и номерами и изрисованный замысловатыми узорами. Рядом с телефоном лежала телефонная книга за 1988 год с чернильным пятном на обложке.
Кореянка Хо заглянула за угол. Свет из открытых дверей стоял в длинном коридоре неподвижно, как на дне пруда.
Прямо напротив входа в прихожей была высокая белая дверь. Марина открыла дверь и вошла в большую комнату с двумя выходящими во двор окнами. В углу комнаты стояла старая железная кровать без матраса. На подоконнике стопкой были сложены книги и рядом с ними на газете стоял алюминиевый чайник. Под окном, возле серо-зеленой облупленной батареи парового отопления, в двух картонных коробках лежали школьные тетради. Рядом с коробками валялись несколько черно-белых фотографий с видами черноморского пляжа. В углу стоял детский письменный стол с зарубками на кромке столешницы. На столе лежали старые чулки, кривые гвозди, пара сломанных цветных карандашей и несколько выдохшихся давно фломастеров. Послышался шорох. Марина оглянулась. Канарейка что-то беспокойно обнюхивала в углу.
Марина выдвинула ящик стола. В ящике лежали еще несколько фотографий и толстая тетрадь в коричневой клеенчатой обложке. Марина заглянула в тетрадь. На клетчатых сиреневых страницах были наклеены всевозможные вырезки из журналов и газет, портреты, кулинарные рецепты, памятные даты, полезные советы. Некоторые строчки были подчеркнуты по линейке красным карандашом, один или два портрета зачириканы шариковой ручкой. «Ни словом, ни единой долькой Не отступаться от лица, Но быть живым, живым и только, Живым и только — до конца. Б. Л. Пастернак» — прочитала Марина старательно обведенное трехцветной карандашной рамочкой четверостишие, вырезанное из календаря. На следующей странице она наткнулась на стихотворение Асадова. Она заглянула в конец. «Все счастливые семьи счастливы одинаково; все несчастливые семьи несчастливы по-своему». Рецепт вареников. Фотография Мела Гибсона. Фотография Алены Апиной.
Двустворчатая дверь в боковой стене была настежь распахнута. Марина прошла в соседнюю комнату. На полках, привинченных к стене она нашла несколько старых пластинок, на полу валялись пожелтевшие трубы чертежей, осколки стекла, эмалированная кружка и карандашная точилка с отломанной ручкой. К обоям был приклеен плакат «Роллинг Стоунз» и на лбу у прославленного солиста было нарисовано (или написано) что-то, что впоследствии было тщательно зачирикано черной шариковой ручкой. Марина задумчиво надула огромный пузырь жевательной резинки и вышла в коридор.
В конце коридора, в открытой двери ванной стояла Кореянка Хо и целилась в Марину из прозрачного водяного пистолета. Зеленоватый плексиглас пистолета как бы светился у нее в руке фантастическим неярким светом. За ее спиной, над покосившейся раковиной виднелось большое пятнистое зеркало в крашеной деревянной раме. Марина заметила в зеркале свое отражение.
— Хлоп! — сказал незнакомый мужской голос.
Пузырь жевачки у Марины во рту громко лопнул. Из ниппеля на конце пистолетного ствола ей на плечо прыснула тонкая струйка воды. Кореянка Хо вздрогнула и слегка пригнулась. Канарейка понюхала упавшие на пол капли.
Марина осторожно выглянула из-за угла на кухню. В дальнем конце кухни, возле выхода на черную лестницу за столом сидели Харин и два его телохранителя. Харин держал в руке какие-то бумаги и улыбался. Неожиданно Кореянка Хо хрипло засмеялась.
— Посмотри на себя, Маринка.
Марина заглянула в зеркало. Пол-лица у нее было залеплено жевательной резинкой. Она аккуратно сняла розовую пленку с лица, скомкала и сунула в рот.
— У меня железные нервы, — сказала Кореянка Хо, выпрямляясь, — ты знаешь. Но тут даже я испугалась. Вы кто? — спросила она, входя в кухню, — бомжи?
Харин тоже засмеялся. Он посмотрел на часы.
— Вы что тут делаете, двоечницы?
— Мы здесь жили раньше, — сказала Кореянка Хо, — когда отличницами были. А вы что тут делаете? — она пригляделась. — Водопровод ремонтируете?
— Ладно, — сказал Харин серьезно, — кончай звонить.
— В каком смысле? — спросила Кореянка Хо настороженно. — Я думала, вы слесарь, — простодушно объяснила она, — из жилконторы.
— Небось искали, где вмазаться, — предположил Харин.
— Вмазаться? — поморщившись, переспросила Кореянка Хо. Она обернулась к Марине. — По-моему, это не слесарь, — сказала она с подозрительным выражением лица, — Как ты считаешь? Вмазаться, — повторила она, брезгливо передернув плечами.
— По-моему, это наркоманы, — нерешительно предположила Марина. — Наркоманы, между прочим, — сказала она, приглядываясь к Харину, — очень опасны бывают. — Она потянула Кореянку Хо за футболку. — Пошли отсюда.
— Мы печники, — сказал Харин без улыбки. Он внимательно смотрел из темноты на Марину. — Вы на собачьи бои ходили когда-нибудь?
Марина посмотрела на Канарейку. Канарейка обнюхивала ботинки Харина.
— Нет, — ответила Кореянка Хо.
— Хотите посмотреть?
— А вы уверены, что нам понравится? — спросила Марина, беря Канарейку на руки.
— Многим нравится, — пожал Харин плечами, вставая.
— Он не идиот, — крикнула Кореянка Хо из ванной, когда они поднялись на минуту домой, чтобы оставить Канарейку и переодеться, — не животное, не придурок лагерный.
— Не частный предприниматель, — сказала Марина, — по крайней мере, не только.
— Совсем не такой, как на фотографии. Я думала, он строитель.
Они посмотрели друг на друга. Марина отвернулась к зеркалу и вставила в ноздрю еще одно серебряное колечко.
— Он бандит, — сказала она небрежно,— обыкновенный. Ты действительно хочешь на эти собачьи бои?
Она кинула в рюкзак еще несколько дисков.
— Он кекс. — подытожила Кореянка Хо, завязывая шнурки. — А что? Я их никогда в жизни не видела.
Они приехали, когда уже окончательно стемнело. Лимузин остановился на просторной заасфальтированной стоянке, среди производственных безоконных построек, из-за которых виднелись туманные черные пятна низкорослых тополей. Вдалеке, над входом в один из складов, висела желтая бабочка света, приколотая над железными дверями бриллиантовой булавкой ночного фонаря.
Посередине просторного пакгауза, на утоптанном земляном полу была устроена невысокая деревянная загородка, огораживающая квадрат размером приблизительно три на три метра. Загородка была плотно окружена толпой мужчин. Из толпы доносились возбужденные крики, ругань, смех. В середине квадрата неистово грызлись две южнорусские овчарки. У одной из них была разорвана щека и кровь ветвистыми струйками стекала по плечу и по передней ноге. У другой на боку виднелись три красные параллельные царапины. На возвышении, за небольшим канцелярским столом сидел пожилой мужчина в нарукавниках. На столе стояли две коробки, оклеенные зеленой бумагой. Высоко под потолком висели плоские складские лампы.
Марина и Кореянка Хо стояли в стороне, на куче мешков. По помещению ходили люди, некоторые подходили к небольшой стойке, на скорую руку установленной у стены, за которой толстый небритый татарин со шрамом, наискосок пересекавшим лицо, торговал пивом, водкой и сигаретами. Бритый наголо парень с заплывшими глазами, в кожаной куртке и с массивными золотыми перстнями на пальцах подошел к Марине.
— Девчонки, пива хотите? — спросил он простуженным, заранее равнодушным голосом.
— Нет, спасибо, — вежливо ответила Марина.
