закричит, призывая мать. Примется сучить ножками и размахивать руками. Гадюка запаникует, станет защищаться. Тянуть было нельзя. Но даже теперь я не двигалась.
Мне раньше не доводилось прикасаться к дикой британской змее. И я вряд ли раньше видела гадюку, но сейчас у меня не было ни малейших сомнений, что я смотрю именно на гадюку. Ужи – длинные тонкие змеи с головой овальной формы. Эта особь была короче, толще, с хорошо различимым зигзагом вдоль темно-серой спинки и характерной для гадюки меткой в форме латинской буквы V на лбу.
Крошка запищала, змея проснулась.
Тварь подняла голову и огляделась, ее язык затрепетал: гадюка почувствовала опасность, но не поняла, откуда она исходит. Снаружи внезапно послышался шум – вернулась Линси. Я потянулась к змее. Она резко изогнулась и бросилась на меня. Когда гадюка вонзила зубы в мою кожаную перчатку, я свободной рукой схватила ее поближе к голове, приподняла и вытащила из кроватки. Линси прокричала что-то нечленораздельное и бросилась – мне показалось, быстрее змеи – к кроватке своей дочурки. Она схватила малютку и стала бормотать ей всякую успокаивающую чушь, а я в это время ногой открыла крышку контейнера для транспортировки животных, который захватила с собой из машины, и бросила туда змею. Она не сразу отпустила мою перчатку, но я слегка сдавила ее у основания головы – и дело было в шляпе. Я закрыла контейнер, заперла его и стянула перчатки. На моем правом запястье, в месте, куда впилась змея, виднелись два крошечных следа от зубов, но кожа не была повреждена. Я обернулась к Линси, все еще прижимавшей к себе дочь. По лицу матери ручьем текли слезы.
– Нужно раздеть ребенка, – сказала я. – Уверена, что с ней все в порядке, но нужно проверить.
Я подвела их обеих к пеленальному столику и, поскольку от Линси было мало проку, взяла у нее из рук ребенка и положила на столик. Я стянула с малышки одежки, расстегнула подгузник – какая нежная, словно перламутровая, у нее кожа!
Недовольная тем, что после сладкого сна с ней обращаются столь бесцеремонно, а молочка не дают, малышка протестующе размахивала ручками и ножками, а ее личико стало красно-коричневым, когда она начала вопить, требуя завтрак Я схватила ее за запястья и расправила ручки, то же проделала с ножками. Перевернула на животик и осмотрела спинку, пухлую попку, затылок. Все безупречно.
Я взяла ее на руки и нехотя (удивительно, раньше я не испытывала тяги к детям) отдала матери. Линси схватила малышку так, как будто та была недостающей частью ее тела, и рывком расстегнула блузку.
Через несколько минут, в течение которых Линси, похоже, была не в состоянии разговаривать, а я не знала, что сказать, внизу послышались шаги и мужской голос. Взяв себя в руки (первая встреча с незнакомыми людьми – всегда суровое испытание), я подхватила контейнер со змеей и спустилась вниз, чтобы встретить бригаду «скорой помощи». Старательно избегая встречаться взглядом с членами бригады «скорой», я объяснила, что произошло, забрала свой телефон и попрощалась с Линси и ее дочерью.
Уже по пути домой я поняла, что не спросила, как зовут малышку. Возможно, второго шанса узнать мне не представится. Я решила, что буду звать ее Жемчужинка – у нее кожа была нежной и розовой, как жемчуг.
Когда я открыла входную дверь, совята громче прежнего завели свою песню. Может быть, они производили и меньше шума, чем оба моих телефона, домашний и мобильный, но разница была незначительной. Я посмотрела на трезвонящую трубку домашнего телефона, которую продолжала сжимать в руке. Потом взглянула на мобильный, лежащий на кухонном столе. Тоже звонит. Надо было выбирать.
– Клара, у нас барсуки. – Это звонила Харриет, моя медсестра и одновременно администратор ветклиники. – Сильно искалеченные. Приезжай как можно скорее. Сколько тебе нужно времени, чтобы приехать?
– Барсуки? Их много?
– Трое. Чуть живые. Их нашли сегодня утром на одном из складов в окрестностях Лайма.[1] Они сильно искалечены.
Я вздохнула и посмотрела на часы. Двадцать минут восьмого, а я уже «познакомилась» с ядовитой змеей и имела беседу с тремя людьми – многовато для обычного утра. А вскоре мне придется иметь дело с последствиями крайне отвратительного случая барсучьих боев.
Примерно через три километра я свернула с шоссе A35. Здесь простиралась пустошь – естественное место обитания гадюк. Я прошла метров сто вглубь и выпустила змею из контейнера. За считанные секунды гадюка исчезла, и я больше о ней не думала.
3
Среди барсуков была беременная самка, которая через пятнадцать минут после того, как ее доставили в лечебницу, произвела на свет потомство и тут же сдохла. Три крошечных детеныша размером не больше мыши сразу же были помещены в палату интенсивной терапии.
Из оставшихся двух взрослых особей больше всего досталось молодому самцу: поперек всего брюха у него зияли глубокие рваные раны, на обеих передних лапах виднелись следы укусов, половина морды была откушена, и мне особенно не нравилось, как выглядит одна из его передних лап.
– Ублюдки! – сказал за моей спиной Крэг, старший медбрат, и с ним трудно было не согласиться.
Барсучьи бои были запрещены в Великобритании еще в 1835 году, но и в наши дни проводятся эти незаконные жестокие развлечения. По какой-то необъяснимой причине последние годы на юго-западе страны эта забава переживает пожалуй, второе рождение. Правила проведения боев были предельно просты: брали здорового взрослого барсука, намеренно наносили ему увечья, чтобы не убежал, и помещали в загородку с несколькими собаками. Потом делались ставки на то, сколько удастся продержаться барсуку.
Одно время бои обычно проводились в норах – естественной среде обитания барсуков, но теперь животных все чаще вытравливают из нор собаками, тайно перевозят и помещают в ямы. Отдаленная сельская местность, особенно если там имеется подходящее помещение, – например, старые хозяйственные постройки, – популярное место проведения боев, но свидетельства барсучьих боев находили и в городах, в промышленной зоне или на заброшенных складах.
Если барсуку удается выйти из схватки победителем, его забивают до смерти битами. Обнаружить трех выживших особей – дело необычное; я могу это объяснить только тем, что бой прервали и преступники были вынуждены бежать.
Одного барсука уже поместили в крепкую, с частыми прутьями клетку, поэтому мне не пришлось думать, как с ним справиться. Барсуки – необычайно сильные, абсолютно непредсказуемые и зачастую агрессивные животные. К тому же у них на удивление мощные челюсти. Боже упаси, чтобы вас – хоть один раз! – укусил барсук! Больше часа я пыталась стабилизировать его состояние; я обработала самые серьезные повреждения и ввела ему обезболивающее. Теперь все зависело только от самого животного.
Крэг опускал верхнюю стенку клетки до тех пор, пока второй барсук не оказался обездвиженным, и тогда я вколола ему в заднюю лапу медетомидин, кетамин и буторфанол – довольно действенную смесь анестетиков и болеутоляющих. Когда вводишь анестетик, необходимо контролировать дыхание пациента. Это было заботой Крэга. Когда я увидела, что барсук больше не опасен, я открыла клетку, и мы с Крэгом уложили барсука на операционный стол.
Животное потеряло много крови. Мне не сразу удалось найти вену, но когда нашла, я быстренько поставила капельницу с метилпреднизолоном – чтобы вывести барсука и шокового состояния, и антибиотиком амоксицилином – чтобы не допустить распространения инфекции.
– Есть надежда арестовать преступников? – поинтересовалась я, когда стала обрабатывать рану на морде, с облегчением обнаружив, что мышцы не задеты глубоко.
Местами шкура свисала лохмотьями. Я попыталась зашить разрывы.
– Вряд ли, – ответил Крэг приглушенным из-за маски голосом: на юго-западе страны туберкулез у животных встречается часто. Не все барсуки, разумеется, являются разносчиками заболевания, но мы обязаны принимать меры безопасности, когда лечим их. – У полиции есть номер грузовика, они отследили машину до самого Эксетера,[2] но эти машины почти всегда оказываются крадеными, верно?
Я кивнула. Это организованная преступность. Они зарабатывают кучу денег на нелегальных боях. И они знают, как себя обезопасить.
Рваные раны на брюхе были не такими серьезными, как мне поначалу показалось, но в конце весны
