со своими дружками очень близко. Потом кто-то завопил – вопль эхом, резким и неестественно громким, разнесся по замкнутому пространству.
– Эй, парни! Прекратите валять дурака. Мы нужны ему, – раздался голос Аллана.
Кто-то, видно, заартачился, но его быстро урезонили.
– Оставьте ее. Если она там потеряется, сама виновата.
Ворчание, еще смешки, потом звук шлепающих по воде ног. В конце концов, это просто дети. Резвые, немного подлые, они хотели всего лишь повеселиться, издеваясь надо мной. То, что находилось за моей спиной, – совершенно другое дело. Банда покидала туннель. Я припустила за ними, уже нe опасаясь, что они могут меня услышать. Я с трудом сдержалась, чтобы не закричать: «Не бросайте меня! Здесь кто-то есть!»
Я продолжала идти, остановившись лишь на секунду, когда повернула последний раз и увидела тусклый свет в конце узкого туннеля. Удостоверившись, что последний из ребят забрался в водосточную трубу и исчез из виду, я сама полезла в эту трубу. Я убедилась, что они на самом деле ушли, но больше меня заботило то, что было позади. Я не сомневалась, что там кто-то был, и поклялась, что, если мне удастся выбраться отсюда целой и невредимой, больше не буду вмешиваться в странные события, творящиеся в поселке. Что бы ни происходило, все разрешится и без меня. С меня довольно.
До выхода из трубы оставалось метра три. Быстрый взгляд назад – не появился ли кто из туннеля? Два метра, один. Я пробралась через густые стебли и тяжелые листья огромных кувшинок – и вот я опять на твердой земле.
С каким облегчением я выпрямила спину! Я огляделась, увидела звезды, которые играли со мной в прятки, когда их застили тучи, деревья, качающиеся на ветру, старые дома, поскрипывающие при порывах ветра, но, в принципе, такие крепкие и знакомые. На лужайке я была одна.
Через пять минут я уже была у крыльца своего дома и не сводила глаз с большого цветочного горшка, стоящего на крышке люка, ведущего в подвал. Горшок двигали.
Лишь на десять сантиметров вправо, но я не могла ошибиться. Даже в лунном свете четко виднелись мокрые следы на том месте, где цветок стоял раньше. Кто-то сдвигал горшок с люка, а потом, вероятно, спешно скрылся и не поставил горшок на место.
Зачем было это делать?
Поэтому, вместо того чтобы запереть двери на все засовы и не торопясь принять ванну, я стала изо всех сил толкать тяжелый цветочный горшок. Мне понадобилось несколько минут, но в конце концов удалось сдвинуть его с люка. Зачем кому-то понадобилось двигать цветок? Изнутри лаз заперт на висячий замок и задвижку. Не ожидая никакого подвоха, я ухватилась за железное кольцо, чтобы поднять крышку люка, и потянула на себя.
И чуть не упала вместе с крышкой. Дверь была вырвана с петлями, мой подвал оказался открыт. Я быстро осмотрела крышку. Задвижка и висячий замок держались крепко, но сама деревянная коробка сгнила и легко оторвалась от креплений. Из подвала, когда горшок стоял на месте, люк выглядел совершенно нетронутым. Но теперь (ясно, как и то, что на моем лице шрам) попасть в подвал, а оттуда в дом – детская забава.
По крайней мере мне это было ясно – после того как я передвинула тяжелую кадку. Кто-то опять побывал у меня в доме. Внезапно мне стало холодно, я водворила на место крышку люка и горшок и вошла в дом – через парадную дверь.
Я заперла дверь в подвал на засов, придвинула к ней кухонный стол и стала искать, что бы тяжелое положить на него. Я поставила на стол микроволновку и чугунную кастрюлю, после чего почувствовала себя полной дурой. Потом я обыскала дом, на случай если где-то притаился незваный гость, проверила и перепроверила замки и задвижки на окнах и дверях. В душ я пойти не решилась – я ужаснулась, представив, что из-за шума льющейся воды не услышу, как кто-то подкрадывается ко мне. Набрала воду в ванну и, когда смыла речной запах, пошла в спальню, взяла мобильный и принесла из кухни острый нож. И то и другое положила под подушку. Но заснуть все равно не смогла. Я еще раз обошла дом.
Когда ходила по темным комнатам первого этажа, мне показалось, что я заметила на улице какое-то движение: кто-то ломился через кусты, растущие у задней стены дома, но в дверь никто не постучал, никто не стал скрестись в окно или звать меня по имени.
Опять поднялась в спальню, задремала, но внезапно проснулась от стука ветки в оконное стекло. Я лежала, наблюдая, как в лунном свете листья деревьев рисуют на стенах причудливые узоры, и поняла – сегодня мне больше не уснуть. Потому что, когда на следующий день взойдет солнце, я должна буду попрощаться с матерью.
Петь меня научила мама. Она рано, когда я еще была ребенком, поняла, что музыкантом мне не стать, но мой голос вселял надежду, и это ее радовало. Мы пели по нескольку часов подряд, в нашей музыкальной комнате мы всегда репетировали одни. Отцу хватало его проповедей, а у Ванессы абсолютно не было слуха, еще лет в шесть ей запретили прикасаться к ударным инструментам – из-за того что она их безбожно терзала. Временами, когда мы с мамой пели вместе, казалось, что мы одни во Вселенной, – и я очень любила эти минуты.
Наши уроки продолжались, мой голос набирал силу и красоту, поэтому одним из заветных маминых желаний стало мое выступление на публике, хотя бы перед небольшой аудиторией, например в школе или церкви. Она хотела, чтобы я стояла перед людьми и давала им повод таращиться на меня – ее гордость, а не позор. Полагаю, она бы считала это моим исцелением, а своим искуплением. На это я так и не отважилась.
Но этой ночью, глядя на игру теней в своей комнате, словно на призраки несбывшихся надежд, я поняла почему. Если бы я исполнила ее самое заветное желание, я потеряла бы ту власть, какую имела над ней.
Многие годы я безжалостно пользовалась этой своей властью. Я интуитивно догадалась, еще когда была крохой, что мама пойдет на все, чтобы отвести от меня большую беду. И я испытывала извращенное наслаждение, причиняя ей боль. Именно из-за мамы я стала ветеринаром. Меня всегда тянуло к животным, но с раннего детства я чувствовала мамин страх перед братьями нашими меньшими. Игра в «перетягивание каната», когда мы видели собаку, доходила до смешного: мама пыталась меня оттянуть подальше, я старалась подойти поближе. Я прекратила эту игру, когда Ванесса – язвительный подросток, ревнующий к вниманию и заботе, которыми родители окружили неполноценного ребенка, – подробно объяснила мне, почему я так выгляжу.
Но к тому времени мои мелкие инстинктивные уколы мести переросли в неприкрытый эгоизм. Я научилась любить животное царство, его бесконечное, удивительное разнообразие. Я провела целое лето в школе верховой езды, расположенной по соседству, и выучила названия каждой косточки и мышцы конского тела. Познакомилась с местным ветеринаром, который, узнав о моем интересе, с радостью предложил мне участвовать с ним в объездах. В те редкие моменты, когда мы с Ванессой ладили, мы устраивали в сарае в саду ветклинику, где лечили диких животных. Мы дали в местную газету объявление и тем летом выходили множество раненых грызунов и брошенных птенцов. К тому моменту, когда я готова была поступить в ветеринарную академию, у меня за плечами уже имелся такой багаж знаний и практического опыта, что меня приняли во все вузы, куда я подала документы. И всем этим я была обязана своей матери, которая, однажды проявив беспечность, разрушила мою жизнь… чтобы затем посвятить попыткам восстановить ее остаток своей.
Мои глаза опять закрылись. Когда распахнулись вновь, за окном струился серебристый свет, а дрозд возвестил всем, кто имел желание послушать, что мой сад – его территория и поэтому остальным лучше убираться. Было без пяти пять утра. Четверг. Светало.
33
Нагое тело Виолетты я обнаружила на двуспальной кровати, стоявшей посреди спальни. Выцветшая розовая ночнушка валялась на потертом ковре у кровати. Я не рассматривала, но мне показалось, что ночную рубашку порвали. Стояла в проеме двери, не в силах отвести глаз от неподвижной фигуры на кровати.
Я и подумать не могла, что Виолетта настолько маленькая. Казалось, что на кровати лежит ребенок – ребенок, чья кожа (испещренная, словно мрамор, прожилками лиловых вен) растянулась, обвисла и теперь болталась на костях, напоминая складки савана.