— Я выйду, — прохрипел Пузырь.
— Я тебе выйду! — пригрозил старый крестьянин, зажимая ему рот.
Мы еще долго не вылезали из убежища, опасаясь засады. Но наконец послышался шум моторов, и свет фар, озарив ближний холм, стал удаляться.
Мы бесшумно выбрались на дорогу и вздохнули полной грудью.
— Ну, бывайте здоровы, — сказали нам мужики.
— То есть как? — возмутился Тури. — А наша доля?
— Вы о чем, сыночки? — изумился косолапый.
— О том, что у меня дома тоже четыре голодных рта, — процедил сквозь зубы Нахалюга.
— Ах, бесстыдники! Ведь вы уже наелись. А нашим детям траву жевать прикажете?
— Отдавайте нашу долю, а то рожи начистим! — прорычал Обжора.
Тут вмешался старик:
— Ладно, не будем спорить. Они нам помогли и, выходит, заслужили награду.
Косолапый стоял на своем, но, когда мы взялись за камни, сразу струхнул.
— Будь по-вашему, ведь и то сказать, без вас мы бы не управились.
Мы принялись делить мясо. Труда это не составляло, поскольку американцы его уже разрубили.
Напоследок крестьяне раздобрились и даже сплели нам из лозы что-то вроде корзин, чтоб удобней было мясо нести. Распрощавшись с нами, они пошли по тропинке через рощу.
А нам было боязно возвращаться в Минео.
— Американцы же из нас котлету сделают, — сказал Чуридду.
До деревни мы добрались уже перед рассветом. Все двери были заперты. Солдат, по счастью, не было видно — завалились спать, должно быть.
— Ну пока, с богом!
Чернявый, Золотничок, Обжора и я расстались с остальными и двинулись в наш квартал неподалеку от церкви Святой Марии.
VI
В сентябре пронесся слух, что американцы покинули Сицилию и переправились в Калабрию. Поэтому в Минео больше не показывались джипы с солдатами и в небе что-то не было видно самолетов. Нахалюга и Марио Гулициа тоже собрались уезжать.
— В Катанию едем, — объявили они.
В день их отъезда жара стояла невыносимая; они взгромоздились на последний американский грузовик, в кузове которого отдувались и обмахивались фуражками солдаты.
— И чего надумали, олухи! — крикнул Чернявый.
Нахалюга и ухом не повел.
— Козлы! — подхватил Золотничок. — Да американцам на вас насрать, уж вы мне поверьте!
— Сдохнете где-нибудь в канаве, — прибавил Карлик, закрываясь ладонью от солнца.
— Видали, неймется им! — кипятился Чернявый, но слова его тонули в рокоте мотора и бензиновой гари.
— Чтоб вам ни дна ни покрышки! — надрывался Пузырь.
— Заткнитесь, сукины дети! — не удержавшись, крикнул в ответ Марио Гулициа. — Мы-то знаем, куда едем, а вот вы где остаетесь? Мы будем объедаться мясом, пирожными, галетами, шоколадом, а вы как сидели, так и будете сидеть в дерьме!
— Ни дна ни покрышки! — заладил свое Пузырь.
Грузовик быстро набирал скорость. Нахалюга повернулся к нам спиной, такой маленький, сутулый среди этих краснокожих гигантов.
— Не забывайте нас, — тихо сказал я, когда пыль уже скрыла от нас машину.
Мы решили в тот же день предпринять одну из наших вылазок. Пускай эти дезертиры завидуют.
— Виноград уже почти созрел, — доложил Агриппино. — Я такие места знаю — вам и не снилось! Только идти надо под вечер, чтоб хозяева не засекли, а то ведь они только в войну были тише воды, ниже травы.
Я повеселел и перестал думать о Нахалюге. Мы выбрали кратчайшую дорогу — через поле моего дяди дона Джованни Казаччо.
— А дальше куда? — спросил я у Агриппино, который был нынче нашим главарем.
Он повел нас направо, где тянулись пожелтевшие поля и виноградники. В этот вечер вся наша компания была в сборе. Тури, правда, ворчал, что хватит, пора, дескать, взяться за ум, как Нахалюга и Марио Гулициа. Но его никто не слушал; я уж два дня ел только хлеб с мякиной, а последнюю маленькую шоколадку, оставшуюся от американцев, мне пришлось отдать сестрам — Марии, Иде и Винченце. Брат мой тоже был рад вырваться на волю — бежал впереди всех, даже Чернявый не мог за ним угнаться.
— Стоп! — сказал Агриппино. — Вон видите виноградник? Лезьте живо на дерево.
— Это еще зачем? — удивился Лунатик. — Я не коза, чтоб листья обгладывать.
Но на дерево все-таки полез. Агриппино из-под ладони долго высматривал виноградник и наконец объявил:
— Дорога свободна. Вперед!
Через полчаса мы уже были на винограднике; тяжелые гроздья свисали до земли, а ягоды были сочные и сладкие.
— Во весь рост не становиться, — предупредил Агриппино. — А то хозяин заметит и пальнет по нам из дробовика.
Мы поползли по-пластунски между лозами и гроздья не обрывали, а откусывали теплые виноградины зубами, словно изголодавшиеся звери.
Из-под листьев испуганно вспархивали птички. Мы рассыпались по всему винограднику. Иногда попадался и неспелый виноград, который мы тут же выплевывали. Вскоре я уже по запаху мог определить сладкие ягоды: если чувствовал легкое пощипывание в ноздрях, то пропускал гроздь.
Чтоб не потеряться, мы то и дело перекликались на манер дроздов. Широкие листья щекотали шею и нос. Пузырь, больше всех боящийся щекотки, громко взвизгивал.
— Тише, дубина, ты ж нас всех заложишь! — зашипел на него Тури.
В винограднике стало темнеть. Я уже насытился, и глаза слипались. Мы остановились там, где лозы разрослись особенно густо: должно быть, земля тут была получше.
— Поспать бы, а? — сказал я.
— Ты что, застукают! — возразил Агриппино.
— На ночь-то глядя? — недоверчиво проговорил Обжора.
— Так они с фонарями ходят, не знаешь, что ль?
Земля под нами была такая мягкая, теплая, словно постель.
— А может, все-таки пойдем по домам? — сказал Пузырь.
— По домам? — удивился мой брат. — Разве уже утро?
Мало-помалу я заснул, и снились мне, к счастью, красивые цветы — розы, лилии. Как всегда, разбудил меня этот паразит Чернявый.
— Эй, Пеппи, слышишь, жужжит что-то! — сказал он.
— Нет, ничего не слышу.
Обжора с Золотничком громко посапывали под соседней лозой. Мы их растолкали.
— Давайте-ка выбираться на дорогу, — послышался голос Тури.
— Что ж это такое, никак не пойму. — Агриппино приник ухом к земле.
Я, зевая, поднялся, но Карлик, с силой дернув за ногу, повалил меня на землю.
— Совсем сбрендил? Попадемся ведь!
Мы ползком, пробирались к тропе, все время прислушиваясь. Странное жужжание не смолкало.
— Может, пчелы или птицы? — предположил Чуридду.
