свечи…. Физиономия щекастая такая, добротная. Сытая и безмерно-добродушная, с аккуратно- подстриженной седой бородкой. Взгляд избыточно-честный и неправдоподобно-открытый. А улыбка добрая-добрая. То бишь, слащавая и лицемерная. Типичная улыбка закостенелого и наглого бюрократа…. Да и одет господин профос весьма прилично и благородно. В меру нарядный камзол безупречного покроя. Бархатные тёмно-фиолетовые штанишки, аккуратно заправленные в новёхонькие сапоги терракотовой мягкой кожи. На голове – чёрная стильная шляпа, украшенная одиноким белым пером. Одиноким, но очень пышным…. Что ещё? Коротенькая (явно декоративная), дворянская шпага на левом боку. В руках наблюдается солидный чёрный посох. На толстой шее висит эстетичная золотая цепь с массивной ладанкой. Пальцы рук украшены многочисленными перстнями с самоцветами…. Умеет, сукин кот, себя подать, ничего не скажешь. Словно среднестатистический российский депутат Государственной Думы двадцать первого века…. Ага, черноволосый премонстрант подошёл к одному из арбалетчиков и что-то старательно нашептывает ему на ухо. Тот, похоже, проникся. Теперь чёрная арбалетная стрела смотрит в мою сторону. Вернее, прямо в грудь молодецкую. И это понятно. Чернявый, очевидно, не забыл о толстой палке, которую я у него отобрал утром. Отобрал и сломал…».
– Кто такие? – картинно опираясь на чёрный посох и глядя в упор на Даниленко, спросил «приметный и солидный дяденька». – Отвечать, тварь длинноносая!
– Бродячие циркачи, – извинительно пожал плечами Тиль. – Остановились здесь на ночлег. Разве нельзя?
– Молчать! И до вас, морды, руки дойдут. В своё время…. Угольщик Клаас! Выйти вперёд!
– Вышел…
– Ты пойдёшь с нами.
– Зачем?
– Великая Инквизиция обвиняет тебя в ереси. Суд состоится сегодня. Между первой и второй вечерней дойкой коров. Вести его будет сам инквизитор Тительман, ближайший соратник высокородного кардинала Гранвеллы. О начале справедливого церковного суда, как и положено, известит городской колокол…. Молчать! Вопросов не задавать! На суде всё объяснят. И тебе, угольщик. И твоей супруге. И всем жителям Дамме…. Если ты честен, послушен и боголюбив, то боятся нечего. Будешь оправдан…. Вытяни вперёд руки, сложенные вместе. Ну, кому сказано?
Клаас подчинился.
К нему, мелко семеня ногами и зловредно усмехаясь, подошёл – с куском толстой верёвки в руках – высоченный монах. Ловкий взмах, второй, третий, и руки угольщика были крепко связаны.
– В тюрьму его, злыдня! – последовала новая команда.
– Добрый господин! Разрешите мне пойти вместе с мужем! – взмолилась Сооткин. – Ради всех Святых.
– Следуй, женщина, – состроив бесконечно-добрую физиономию, милостиво разрешил профос. – Но только до порога тюрьмы. Сиди там и покорно жди. Разрешаю.
– До встречи, друзья. Скоро увидимся, – попрощался угольщик. – Господь нас не оставит…
Два ландскнехта, угрожающе сжимая в ладонях копья, увели Клааса и Сооткин. Остальные стражники остались на прежних местах.
Рыженький монах подошёл к профосу и начал что-то надоедливо нашептывать.
– Отстань от меня, торопыга! – досадливо отмахнулся обладатель «типичной улыбки закостенелого бюрократа». – Всё должно быть по закону. Вот, будет решение суда, тогда…. Эй, клоуны!
– Мы здесь, господин, – изобразил почтительный поклон Тиль. – Слушаем вас очень внимательно. Приказывайте.
– Вон отсюда, бродячие псы! Забирайте ваш смешной фургон, тощую клячу и уматывайте.
– Ослик и собака тоже принадлежат нам.
– Забирайте, раз они находятся вне строений.
– У нас на сеновале остались вещи…
– Молчать! Имущество обвиняемого – до решения Высокого церковного суда – подлежит аресту. Включая всё, что находится внутри дома и прочих хозяйственных построек. Монахи, заколачивайте все двери и окна! Все-все-все, какие обнаружатся. С сеновала, как раз, и начинайте.
Премонстранты не заставили себя долго ждать. Вскоре со стороны сеновала раздался громкий характерный стук – чернявый и длиннющий монахи крепко прижимали массивную доску к косякам дверной коробки, а рыжеватый – с ненаигранным остервенением – забивал молотком толстенные бронзовые гвозди.
– Эй, циркачи! – напомнил о своём существовании профос. – Запрягайте лошадку и проваливайте отсюда. Долго я вас, сволочей заскорузлых и блохастых, буду ждать?
– Как же наш пятнистый Фил? – сдавленным голосом, чуть не плача, спросил Франк. – Неужели, мы его бросим?
– Ночью заберём, – пообещал Даниленко. – Подберёмся к задней стене сарая, оторвём пару-тройку досок и заберём. Ладно, надо уезжать, пока господин профос не разозлился по-настоящему. Отберёт ещё, не дай Бог, все деньги. Что тогда будем делать?
Цирковой фургончик покинул гостеприимный двор Клааса. Иеф и Тит Шнуффий, понуро опустив лохматые головы, трусили следом.
Леонид и Неле сидели рядышком на козлах.
– Ламме, отдай мне вожжи, – попросила девушка. – Есть тут одно подходящее местечко для стоянки. И от торговой площади совсем недалеко, и народ там не шастает. То есть, обходит стороной. Спрячемся на время. Лишним не будет…
– Держи, правь, – согласился Макаров, а после полуминутного молчания спросил: – Как думаешь, за что арестовали твоего отца?
– Думаю, что из-за денег. Матушка не один раз говорила, мол: – «Боком нам выйдет это золото…». Вот, получается, накликала беду…
– Что за деньги? Откуда?
– Триста пятьдесят флоринов. Это очень много, – неодобрительно покачала льняной коротко- стриженной головой Неле. – Щедрый дядя Пост, сводный брат отца, прислал с месяц назад. Он неожиданно разбогател, вот, и прислал – от доброты душевной. Ну, на ремонт дома, на расширение хозяйства и на прочее. Вдруг, например, я соберусь замуж? Как в воду глядел, право слово…. Мои родители до сих пор ни единой монетки не истратили. Вечера напролёт строили всяческие планы и спорили до хрипоты. Мол, как и что…. А окошки-то открыты, тёплое лето на дворе. Наверняка, кто-то подслушал да и донёс.
– Разве получение денег от родственников является непростительным преступлением?
– Простак ты, Ламме.
– Какой, уж, есть…. Ты так и не ответила на мой вопрос.
– Извини, милый. Я, честное слово, не хотела тебя обидеть…
– Я совсем не обижаюсь, – заверил Лёнька, а про себя подумал: – «Повезло мне с Нель, как ни крути. Ничего такого и не сказала, кроме голимой правды, а уже извиняется. Наташка-то была совсем другой. Как только – в горячке регулярных ссор – меня не называла. Извинения? Об этом и речи быть не могло. Мол, диалектика семейной жизни. Не более того…».
Девушка, покаянно повздыхав, продолжила:
– Этот «кто-то» подло оболгал моего отца. То есть, заявил, что угольщик Клаас является подлым и упрямым еретиком. Например, регулярно принимает у себя дома последователей Лютера, скрывающихся от верных слуг Великой Инквизиции…. Возможно, что в доносе было что-то другое. Это и не важно. Был бы повод.
– А, что – важно?
– То, что хитрому доносчику достанется – после сожжения еретика – половина его имущества. Ничего хитрого. Обычное, в общем, дело…. Может, мудрый настоятель Тительман разберётся? Может, сумеет отличить чистую правду от грязной лжи? Отделить здоровые зёрна от бесполезных плевел? Не знаю. В народе о нём говорят только плохое. А между собой называют – «Неумолимым инквизитором».
– Никогда не теряй надёжду, – посоветовал Макаров. – И, вообще…. Я же рядом. Да и Тиль нам поможет. Придумаем что-нибудь. Типа – в обязательном порядке…
