Ухватившись ладонями за дверную ручку, он с трудом поднялся на ноги, раскрыл глаза и внимательно огляделся вокруг: чёрные бревенчатые стены, низенькая дверь, белый-белый снег, в отдалении – тёмный прямоугольник проруби, в голубом бездонном небе – крохотные точки летящей куда-то вороньей стаи…
– Не понял! Ик! – от нешуточного удивления Пётр даже икнул несколько раз подряд. – Я же всё прекрасно вижу! И на средней дистанции, и вдали! Без всяких очков и линз…. Получается, что близорукости больше нет и в помине? Она исчезла сразу и навсегда? Вылечилась – сама собой? Что же это такое, а? Как там сказал – несколько минут назад – седовласый юродивый? Мол: – «Пусть зрение вернётся к тебе»? Ай, да дедушка-волшебник! Молодец! Надо будет потом обязательно отыскать его и поблагодарить…. А ещё он назвал меня – «Странником»…. К чему бы, интересно? Надо всё это обмозговать – тщательно и без суеты…
Ничего толком обмозговать он не успел. Хлопнула дверь, разделяющая предбанник и баню, и на улицу бодрым молоденьким козликом выскочил Давыдов – распаренный, красно-малиновый, густо покрытый тёмно-зелёными берёзовыми листьями, прилипшими к мокрому телу.
– Кончай праздновать лентяя! – тяжело отдуваясь, заявил Денис. – Иди и парься! Если покажется – с холода – что пара маловато, то ещё поддай. Только осторожней. Смотри, не обожгись! А я побежал…
– Куда?
– Туда же, к волшебной проруби…
Пётр прошёл из предбанника в мыльню-парильню, с силой захлопнул за собой дверь и буквально-таки бросился, по дороге прихватив из деревянной шайки берёзовый веник, к полку – так нестерпимо хотелось из зимнего мёртвого холода побыстрее попасть в банный живой жар. Забравшись на верхнюю ступень- скамью, он принялся отчаянно и бестолково хлестать веником по всем частям тела подряд.
«Нет, братец, извини, но так не пойдёт! – вскоре недовольно заявил внутренний голос. – «Здесь же безбожно холодно! Б-р-р-р! Почти, как на зимней улице…».
Он, подражая Давыдову, спустился на первую ступень, чугунной кочергой приоткрыл дверцу на печной трубе, положил кочергу на место, медным ковшиком на длинной ручке зачерпнул из тазика светло-зелёной жидкости, остро пахнущей полевым и лесным разнотравьем, и, коротко размахнувшись, выплеснул её на тёмно-малиновые камни.
Раздалось уже привычное и долгое:
– П-ф-ф-ф-ф-ф-ф!
«Всё равно – слабовато!», – надменно поморщился внутренний голос. – «Надо бы ещё поддать! И это…, одень-ка, дружок, рукавицы. Комель веника очень уж жжётся…».
Признав правоту внутреннего голоса, Петька, первым делом, подошёл к скамье с шайками и тазиками, надел на ладони рукавицы, вернулся, ещё раз «поддал парку», после чего забрался на верхнюю скамью банного полка и снова взялся за веник. На этот раз он уже хлестался с чувством, толком и расстановкой, обрабатывая тело по частям: начал со ступней ног, постепенно и целенаправленно – через каждые десять-двенадцать ударов – перемещая веник вверх.
«А чего это я дурака валяю?», – подумалось отстранённо, типа – между делом. – «В том смысле, почему это – при наличии двух рук – я хлещусь лишь одним веником, как последний лох чилийский? В следующий раз надо будет непременно исправить данную вопиющую глупость. С двумя-то вениками эффективность процесса должна, наверняка, значимо возрасти…».
Снова хлопнула дверь. Появившийся Давыдов, ухая и постанывая, натянул на ладони рукавицы, взял из тазика веник – дубовый, на этот раз, залез на верхнюю ступень и похвалил:
– Хорошо здесь у тебя, Бурмин. Знатно набросал! Хвалю! – после чего с рвением и усердием заработал веником…
Почувствовав, что последние силы его покидают, Пётр, отдуваясь и кряхтя, спустился вниз, бросил веник обратно в шайку с горячей водой и поинтересовался:
– После того, как заберусь в пруд и вернусь, надо снова париться?
– А, что? Да, конечно…. Попарился – окунулся. Снова попарился, опять окунулся. Ну, и так далее…. И, пожалуйста, без всяких дурацких перерывов и кратковременных отдыхов!
– И сколько раз надо залезать в прорубь?
– Сам поймёшь…. Как только перестанешь чувствовать воду, так и остановись на время, передохни малость.
– Как это – перестану чувствовать воду?
– Так это! Всё, иди, не отвлекай….
При пятом погружении в пруд Петька, действительно, перестал «ощущать и чувствовать» воду. То есть, умом-то он понимал, что находится в воде. Но только, вот, какой она была? В смысле, холодной, тёплой, горячей? Эти вопросы оставались без ответов: кожа неожиданно перестала ощущать температуру окружающей среды.
Пётр выбрался из воды на берег, недоумённо пожал плечами и неторопливо, беззаботно насвистывая какую-то нехитрую мелодию, пошёл к бане. При этом он (голый!) совершенно не ощущал зимнего холода, а снег, негромко поскрипывающий под его босыми подошвами, казался тёплым речным песком – на исходе июля месяца. Весь организм наполняла необычайно-волшебная лёгкость. Казалось, что если хорошенько разбежаться и активно замахать руками, то обязательно взлетишь…
Давыдов, завёрнувшись в короткую льняную простыню, сидел на табурете и увлечённо очищал от чешуи – зубами и ногтями – длинную вяленую рыбину. Увидав вошедшего Петьку, он широко улыбнулся и торжественно объявил:
– Ага, Бурмин, поздравляю! Вот, и ты вошёл в «Братство Леопарда»! Есть такие хищные пятнистые животные. Они водятся в жаркой тропической Африке. На родине знаменитого Абрама Ганнибала, арапа Петра Великого…
– Причём здесь леопарды?
– А ты, несообразительный подполковник, посмотри внимательно на свои руки-ноги, на живот и грудь.
Он посмотрел. Кожа – на всём теле – была пятнистой: краснокирпичной, густо покрытой светлыми (почти белыми) разнокалиберными пятнами.
– И, что это означает? – хмуро и чуть боязливо спросил Петька.
– Ничего особенного. Только то, что конечная цель достигнута, – Денис продолжал сосредоточенно возиться со своей рыбиной. – Попарился ты, брат Бурмин, на совесть! Не отлынивая и не валяя дурака. Молодец! В результате твой пухлый и тучный организм получил нужный заряд бодрости. Ему теперь всякие простуды и ангины совершенно нестрашны. Как, впрочем, и водянки с подаграми…. Русская баня, мон шер, она всему голова! Излечит всё, что угодно. Без всяческих исключений…. Присаживайся, Пьер! Отдыхай, расслабляйся, пей, кушай! Простыню возьми – вон в той зелёненькой сумке…
Первым делом, Пётр – страстный любитель пива, к тому же мучимый сильнейшей жаждой – взялся обеими ладонями за высокий стеклянный кувшин (наверное, литра на три), поднёс его ко рту и принялся жадно пить, чувствуя, как подрагивает – нежно и радостно – собственный кадык.
«Хороший напиток! Прямо-таки, божественный!», – искренне одобрил внутренний голос. – «Только вот, что это такое, а? Ощущается характерный привкус ржаного хлеба, наличествуют следы недавнего брожения, присутствует приятная горчинка и…. И, скорее всего, здесь не обошлось без гороха! Не обошлось без гороха? Ну, да, очень похоже на то…. Короче говоря, эдакий гибрид элементарной деревенской браги и пива живого брожения. Впрочем, очень даже и ничего. Качественная и классная вещь! И заметный градус ощутимо присутствует. Надо будет потом узнать у Дениса название и рецепт приготовления…».
Он поставил наполовину опустевший кувшин на прежнее место, достал из зелёной сумки льняную простынку, наспех завернулся в неё, пристроился на ближайшем табурете и, почувствовав, что очень сильно проголодался, внимательно оглядел стол. Ничего экзотического, непривычного и удивительного там не наблюдалось: вяленая и копчёная рыба, куски варёного и жареного мяса, светло-жёлтый и белый сыр, крупно-нарезанные ломти ржаного хлеба.
«Что же, всё как и у нас, в двадцать первом веке. Правда, всякие колбасы-ветчины-буженины отсутствуют. Но нам ли, гусарам, грезить о пошлой роскоши и экзотических разносолах?», – подумал Петька и, положив на хлебный ломтик приглянувшийся ему плоский кусок мяса, покрытый аппетитной, янтарно- коричневой корочкой, приступил к трапезе.
