птичьими крыльями, грудками, бёдрами и «ножками Буша».
«Интересно, а кому конкретно принадлежали все эти части птичьих тел? То есть, чьи они?», – пессимистично поинтересовался внутренний голос. – «Бобрятиной сегодня уже накормили. Не хватало ещё – между делом – стрескать какую-нибудь сороку-ворону…».
Подумав немного, он выбрал визуально-безобидное маленькое крылышко, покрытое тёмно-коричневой корочкой.
«Вполне съедобно!», – одобрил внутренний голос. – «Безусловно, вкус непривычный. Наверняка, какая-нибудь боровая дичина….».
– А мне эти рябчики уже надоели – хуже горькой редьки, – известил наблюдавший за ним Давыдов. – Везде и всюду их предлагают, приелось, однако…. Из птичек я предпочитаю вальдшнепа. Ещё лебединая грудка хороша. Правда, на мой вкус, немного отдаёт озёрной тиной…. Может, ещё накатим по одной? Хочешь попробовать местных наливок? Без вопросов! Тебе какой: грушевой, малиновой, вишнёвой, сливовой, ежевичной, земляничной? А, вот, эта – персиковая! Представляешь, в одном подмосковном монастыре монахи научились выращивать персики и абрикосы. Трудяги и умельцы, этого у них, зануд приставучих, не отнять! Так, тебе какой наливать?
– Ежевичной, пожалуй…. А где кот Аркаша? Почему не вижу красавца?
– Дремлет на печных полатях. Вон, глазища посверкивают. Он, видишь ли, очень воспитанный, культурный и гордый. То есть, настоящий кот. Видит, что мы трапезничаем и разговариваем, вот, и не хочет мешать. А попрошайничать он с детства не приучен. Никогда сам еды не попросит, обязательно будет дожидаться, когда позовут и предложат. Гордый…. Кот, одно слово. А ещё он с некоторым недоверием относится к пьяным и выпившим. Брезгует и побаивается. Оно и правильно, от сильно захмелевшего человека – будь он аристократом голубых кровей, или мужиком наиподлейшим – всего можно ожидать…
Они побаловали себя наливками-настойками и закусили всякой разностью. Петру особенно понравились студень из зайчатины, жерех горячего копчения и солёные белые грузди. А вот маринованная редька, о которой он столько читал (как же, любимая закуска Григория Потёмкина, Светлейшего князя Таврического!), откровенно разочаровала.
«Деревянная она какая-то, хотя и сочная», – кривился щепетильный внутренний голос. – «Опять же, горчит слегка. Впрочем, перцовку ей закусывать, наверное, самое то. Из серии: клин клином вышибают…».
Наконец, Давыдов решил перейти к расспросам. Достав из объёмного, расшитого разноцветным бисером кисета загодя набитую фарфоровую трубку, он подошёл к печке, взял из ивовой корзинки тонкую и длинную лучинку, вернувшись, поджёг её от пламени свечи, от разгоревшейся лучины раскурил трубку, после чего уселся на табурет и, выпуская изо рта ароматные кольца табачного дыма, попросил:
– Ну, Пьер, рассказывай! Что там за иссиня-чёрная полоса такая? Ты почему, кстати, не куришь? Ах, да, у тебя же при себе ничего нет…. Извини, и я запасной трубки не прихватил с собой в дорогу. Ничего, докурю, выбью, заново заряжу табачком…
– Не стоит беспокоиться! – замахал руками некурящий Петька. – После такой замечательной бани на курево совсем не тянет. Меня, по крайней мере…. Дыхание чистое, лёгкие и бронхи свободны от всякой гадости. Нет, я, пожалуй, воздержусь…. Итак, о чёрной жизненной полосе….
– Вот-вот, о ней самой!
– Всё началось с того, что я влюбился. Причём, влюбился – как сопливый мальчишка-корнет лет четырнадцати-пятнадцати от роду – скорчив смущённую гримасу, сознался Пётр. – В Марию Гавриловну, дочь Гаврилы Гавриловича…
– А, знаю, помещик Радостин! – известил Денис. – Добрый такой старикан, разговорчивый, компанейский, не прижимистый. Я несколько раз посещал с визитами его Ненарадово…. Отменный стол, богатый, хлебосольный. Мне особенно понравилось седло молодого барашка, запечённое на углях. Дикая утка, фаршированная капустой, яблоками и брусникой, право слово, была недурна. Ну, и анисовая настойка чудеснейшая! Вот, даже слюнки потекли, как её вспомнил…. Потом – по устоявшейся традиции – перекинулись с его женою в бостон, по пятачку за партию. Дочка, говоришь? Э-э-э…. Да, присутствовала там девица – совсем ещё молоденькая, стройная, бледная такая. На мой вкус – через чур худая и высокая…. Прости, братец! Но на вкус и цвет, как говорится, товарища нет. Хотя, говорят, что за этой девицей дают очень-очень хорошее приданое…. Молчу, молчу! Только не надо на меня смотреть диким зверем и вызывать на дуэль. Всего лишь дружеская шутка, понятное дело. Извини, пожалуйста…
«И ничего Мария Гавриловна не высокая!», – мысленно возмутился Петька. – «Да и, вовсе, не бледная! Наоборот, знатный румянец – во время венчания в бревенчатой церквушке – играл на симпатичных щёчках.…Это, просто-напросто, ты, брат Денисов, росточком не вышел. А теперь по этому поводу отчаянно комплексуешь и завидуешь другим, которые ростом выше тебя…. Ну, и завидуй, недомерок усатый!».
Он мысленно возмутился и продолжил своё повествование, то есть, наглые придумки и откровенное враньё:
– Впервые увидал я сию наяду поздней осенью, в Малоярославце, на каком-то городском балу. Только- только, как раз, приехал из Вильно, передохнул, помылся-приоделся и сразу же отправился на бал.… Надоели, понимаешь, эти прибалтийские, бесконечно-манерные девицы-кривляки. Захотелось чего-нибудь простого, русского, родного, бесхитростного. Как говорится – без сомнений и причуд…
– Отлично сказано!
– Да, уж…. И попал я, в конечном итоге, как кур во щи. Встретился на том балу с Марией Гавриловной, станцевал с ней пару раз, потом поговорил – о всяких разностях – минут десять-пятнадцать. И пропал…. Украла она моё глупое сердце! Похитила…
– Где же здесь – чёрная полоса? – удивился Давыдов. – Ну, влюбился, бывает. Это ведь не смертельно…
– Смертельно, представь себе! – Пётр подпустил в голос истерически-гневных ноток. – Смертельно! Не могу я без неё! С ума схожу! Понимаешь, не могу…
– Так, в чём дело-то? Объясни, пожалуйста, толком.
– Толком, говоришь…. Не понравился я ей! В коротком приватном разговоре Мария Гавриловна дала мне чётко и однозначно понять, что я, мол, не являюсь героем её романа…. Вот, так-то оно, брат Давыдов…. Ну, я, естественно, расстроился и тут же ударился в беспробудное пьянство. А потом в моей Бурминовке приключился пожар…
– Да, ты что? – сочувственно охнул Денис, вновь – до самых краёв – наполняя чарки перцовкой. – Ну, их, эти сладенькие наливки и настойки! Маета одна и скука. Ерунда ерундовая…. Продолжай, братец! Продолжай…. Стой! Давай-ка – для начала – накатим, чтобы противная сухость во рту нам с тобой беседовать не мешала…. Ну, за прекрасных и трепетных дам! За «не дам» я пить не буду…
– Значится, в Бурминовке дотла выгорел флигель, – Пётр, предусмотрительно запив перцовку клюквенно-медовым морсом, возобновил рассказ. – А там хранились вся моя одежда, обувь, головные уборы, разные книги, охотничьи ружья, пистолеты и сабли. Включая два комплекта гусарской формы Гродненского полка…. Что было делать? Проехался я тогда по ближайшим соседям-помещикам, пожалился на злую судьбину, собрал – с бору по сосенке – что у кого было из гусарской амуниции. Вот она и получилась, сборная польская солянка…. Ничего, вот доберусь до Вильно, там-то ужо! Обошьюсь, приведу себя в порядок…
– На чём доберёшься-то? Что-то и не вижу ни возка, ни лошадей.
– Ах, это…, – Петька картинно засмущался в очередной раз. – Решил, вот, хорошенько подумав и всё взвесив, проследовать в Ненарадово и сделать официальное предложение – руки и сердца. Мол, чего ради, спрашивается, мучиться зазря и мечтательно вздыхать по углам? Гусар я – или где? Откажут, так откажут. Знать, так Свыше предначертано. А согласится Мария Гавриловна (пусть и под давлением папеньки с маменькой), так и свадебку тут же сыграем. Благо, до отъезда в Вильно у меня имеется в запасе две-три недели свободного времени. Раз, два, и обвенчались. По-быстрому, как и принято у настоящих гусар…
– Правильно, брат Бурмин, ты всё рассудил-придумал! Молодец! Поддерживаю! – ободрительно высказался Давыдов, отчаянно и нервно дымя трубкой. – Только так и надо! Я и сам таков – в делах сердечных и амурных! Да, так, да! Нет, так, нет! Мучиться и страдать – это удел штатских бездельников. А гусару и других забот хватает…, – неожиданно замолчал и крепко задумался, явно, о чём-то о своём…
