— Вот это разумно!
6
Гальдар и Ош следовали за носилками принца по лабиринту коридоров, ведущих в покои Доры. Ош время от времени покачивал своей лысой головой. Роскошь мраморных стен, бесконечный ряд колонн из оришалька, бассейны, украшенные цветами, бронзовые светильники, плиты пола, отполированные так, что в них можно было видеть свое отражение, высокие двери черного дерева с тяжелыми дверными молотками из золота — все это великолепие поражало и смутно беспокоило его. Вспоминая свою родину, вечно окутанную туманом, деревянные домики, разбросанные по берегам фьордов, рифы и стонущее море, он чувствовал себя подавленным этой роскошью и одновременно упрекал себя в том, что он, сын морских воителей, не мог презирать ее. Гальдар же, напротив, словно пересчитывал эти богатства с видимым удовольствием, хотя и не изменяя своего привычного выражения и не опуская скрещенных, по обыкновению, рук. Он шел, выпрямившись, словно воин, который не может отвыкнуть от выправки и солдатского шага.
— В этом крыле дворца располагаются мои покои, — объяснил Доримас, и покои моей возлюбленной сестры, принцессы Доры. В Атлантиде нет никого красивее ее. Впрочем, вы и сами увидите.
Ни Гальдар, ни Ош не отвечали ему.
— Бедные мои друзья, я прекрасно понимаю ваше изумление! Вчера еще вы сидели на скамьях с другими гребцами, а сегодня вдруг оказываетесь в величайшем из дворцов, какие есть на свете… Чтобы это превращение не слишком пугало вас, я помещу вас на время в небольшой домик. Он находится в глубине моего собственного сада… А потом уже решим…
— Слепота, все та же слепота! — рычал Нод, все еще охваченный яростью. — Что еще за бездельников он взял себе в товарищи?! Каторжники! Ты это слышал, Энох? Как рьяно он оправдывал этого бандита! Можно подумать, что они взяли его в долю!
— Но господин, этот Гальдар спасал ему жизнь, и не один раз.
— Охотно верю, но главное не в этом. Я более чем уверен, что он ничего о нем не знает, что ему даже не пришло в голову расспросить его. Недоверие недостойно его царственной персоны. Ох! Как бы он не обжегся. Такие глупости плохо заканчиваются, очень плохо!
— Господин, стоит ли опасаться этого несчастного? Он слишком безвреден. А о старике вообще говорить нечего. Их теперь не беспокоят ни кандалы, ни плети; один кошелек золота — и у них не хватит слов, чтобы отблагодарить тебя! А потом они опять начнут грабить или убивать и снова отправятся на галеры.
— Если только не воспользуются этой навязанной им свободой. А представь себе, что кто-нибудь из них некогда был наделен властью — конечно, в пределах своего народа — или только и мечтал об этом и жил этой надеждой. Каторга или ломает людей, или закаляет, и тогда появляется на свет сущий демон. Подумай только, Энох, что такое годы, проведенные в цепях, под ударами бича, с сердцем, опьяненным желанием выжить и отомстить!
— Господин желает, чтобы я их расспросил? О, конечно, осторожно!
— Я займусь этим сам как-нибудь на досуге.
— Не слишком ли это презренная работа для императора?
— Я почувствовал в душе этого Гальдара под бесстрастными чертами какой-то коварный умысел, какую-то давно обдуманную и затаенную мысль: это одна из тех натур, которые только смерть способна подчинить своей воле.
Он углубился в свои мысли.
— Он мне не нравится, — вскричал Нод мгновение спустя. — И этот простак хорош тоже: всюду таскает его за собой и всхлипывает, как девка: «У него достало ловкости схватить меня и выплыть…»
— Я проведу расследование, если ты считаешь, что это необходимо. Пороюсь в архивах: если Гальдар действительно атлант, что-нибудь да найдем.
— Да, наверняка. Тот второй интереса не представляет. Он, должно быть, какой-нибудь варвар с севера, один из морских разбойников, которым мы попритупили клыки. Что же касается этого Гальдара…
— Можешь положиться на мое усердие. Завтра, если будет возможно — а я в этом не сомневаюсь, ибо твой инстинкт никогда тебя не подводил, мы будем знать о нем все. Господин, а остальные?.. Я имею в виду тех, кто остался в живых из команды.
— Сколько их?
— Около шестидесяти гребцов, порядка тридцати моряков и солдат и, кажется, два офицера.
— Это явно лишние свидетели.
— Господин, твоя суровость ужасает меня!
— Галера должна быть затоплена этой ночью. Можешь устроить каторжникам последнее пиршество, наговори им всяких любезностей… Что же касается остальных…
— Должен заметить, что офицеры не слишком высоких званий…
— Если только Доримас не сделал еще их адмиралами с его манией оказывать милость всем, кто удостоится чести быть приближенным к его персоне!..
Император сжал побелевшие губы. Когда лицо Нода искажала эта хищная гримаса, Энох всегда ощущал холод, пробиравший его до костей.
— Ты взволнован, мой любезный друг? Возьми себя в руки, прошу тебя, и постарайся усвоить то, что я скажу. Сегодня вечером — я уже отдал приказ — народ, опьяненный яростью, вырежет всех, кто имеет хоть какое-то отношение к пеласгам, всех, живущих в этом городе. Разве не справедливо будет нашим славным побежденным переселиться в мир иной — если он существует! — вместе со своими победителями? Тридцать солдат да два офицера — это же пустяк. Но только действуй осторожно и аккуратно. Устрой пир для них — у себя, например.
— В моих покоях?
— Да, никто не должен их видеть… Кстати, есть такие сорта мяса, которые оч-чень трудно переварить. Особенно после столь долгих странствий.
— Ты хочешь, стало быть, чтобы и я участвовал в этом преступлении?
— Ты ведь не противишься, когда делишь со мной мою славу, любезный друг!
— Значит, судьба уготовила этим несчастным только краткую отсрочку?
— Мертвые молчат. От этого постыдного поражения не останется никаких следов, вот в чем суть.
— И на скрижалях истории будет начертан лишь твой грядущий триумф!
— Энох, прошу тебя, избавь нас от этих навязчивых свидетелей. Они беспокоят меня. Мне хочется действовать, слышать стоны, видеть кровь, да, кровь! Но кто я такой, чтобы наказывать своего сына? Да и в чем он повинен? В том, что его ранили, унизили, оскорбили, оставили в дураках какие-то подлецы?!
— Неужели ты предпочел бы, чтобы он побеждал всегда, жадно добивался власти, но вглядывался в твой божественный лик, стараясь уловить, не изменилось ли что, выжидая лишь случая, чтобы ускорить твой конец и самому усесться на трон?
— Тебе ведомы целебные слова, которые успокаивают душу… Но я не знаю, быть может, таким я любил бы его больше. Друг мой, отправляйся творить зло во славу своего императора и постарайся поскорее вернуться.
Дора высвободилась из объятий своего сегодняшнего любовника. Неожиданное возвращение братанарушало все ее планы, но она была слишком искусной в дипломатии, чтобы позволить себе выказать хоть тень неудовольствия. Напротив, она встретила Доримаса изъявлениями талантливо сыгранной радости, с нежностью и восхищением. Она очаровательно вздыхала, целуя его ввалившиеся и поросшие щетиной щеки, сжимала в своих руках влажные ладони брата, трогательно поглаживала его исхудалые плечи и расспрашивала, ворковала, вскрикивая по временам и утирая весьма кстати выступившую слезу. Но когда
