боялся! Я, избежавший стольких опасностей, мучился страхом потерять в глазах молодой женщины, пугался ее презрения. Не осмеливаясь касаться горькой правды, я уклонялся от разговора наедине с тобой. Я устраивал празднества, подолгу не отпуская от себя друзей: иной раз мне бывало так тяжело, что хотелось кричать, но я заставлял себя казаться веселым и даже смешным. Ты смеялась над веселыми историями, которые рождались в моем отягощенном угрызениями совести воображении. Не забыла ли ты басни о Криспе? Знай, что я выдумал ее с единственной целью — позабавить тебя, отвлечь от потайных мыслей. Сколько раз во время обедов я рассказывал тебе о его подвигах, подражая его жестам и гримасам… Так я отравлял фальшью наши отношения. Я предпочитал играть роль веселого сотрапезника. Меня душило раскаяние, но, следуя приличиям, я прикидывался шутом. Удалось ли мне обмануть тебя? Сомневаюсь. Всякий раз перед отходом моих войск ты поднималась на рассвете. Ты появлялась — о тайна провидения! — в белой тунике, которая будила во мне вихрь беспощадных воспоминаний. Твои распущенные волосы лежали на обнаженных плечах. Широко раскрытыми глазами ты ловила мой взгляд, точно хотела меня удержать; казалось, они упрекали:
«Снова ты уходишь и оставляешь меня в неведении. Когда же ты перестанешь обращаться со мной, как с маленькой? Когда освободишь свое сердце от бремени сомнений? Неужели ты думаешь, что я еще слишком юна, чтобы понять тебя? Настолько горда, что не стану любить тебя так, как прежде?»
Но трусость заставляла меня молчать. Твои руки обвивали мою шею, волосы касались поблескивающей кирасы. Холод металла охлаждал твой пыл, и ты дрожала, как промокшая птица. Я больше не в силах был сдерживаться — тяжелая мужская слеза, посланная, казалось, из самого сердца, падала на твой затылок и пропадала в прядях золотистых волос. Я через силу улыбался и говорил:
— Возвращайся, моя дорогая Ливия. Боюсь, сейчас начнется дождь.
И уходил, не оборачиваясь. Я шел долго, стараясь быстрой ходьбой сбить волны тоски и тяжелых угрызений совести.
Однако мне не на что было жаловаться. Ведь я знал, что, вернувшись, увижу тебя повзрослевшей, ставшей еще прекраснее. Во время походов моя душа жила воспоминаниями о тебе. Как тебе известно, вечному легионеру приходится довольствоваться крохами счастья. Мы — сдержанные, ожесточенные люди, которые изливают свое скупое чувство привязанности на бессловесных тварей, встреченных на пути. Только представьсебе неотесанного легионера, на привале подносящего к глазам ладони, в которых сидит ручной мышонок или хамелеон! А за другим трусит старый пес, собравший шерстью пыль с дорог всего мира… Я же носил с собою образ моей милой Ливии. Но хватит об этом.
Позавчера Котус вернулся из Рима. Он появился раньше, чем я ожидал. И рассказал мне, что застал тебя преисполненной радости. Я сразу понял, почему он так рано вернулся: бедняга боялся помешать вашему блаженству своим присутствием. И он был прав! Вы с Гаем поженились так недавно! И я не хотел бы, чтобы присутствие Котуса напоминало вам обо мне, не будило страхи, о которых вам, возможно, удалось позабыть. Мой храбрый воин вышел на цыпочках, чтобы не мешать влюбленным. Я одобряю его скромность, Ливия. Вы должны забыть обо всем на свете, кроме своей любви, ты и Гай. Я так рад, что среди всеобщего падения нравов вам удалось испытать истинное чувство, что тебе посчастливилось обрести мужа, не потеряв целомудрия. Римлянки прежних времен поступали только так. Впрочем, как и женщины Галлии. На том и зиждется мощь сильной расы.
В своей обычной многословной манере, которая тебе хорошо известна и которая не исключает тем не менее точности и проницательности рассказа, Котус описал мне вас такими, какими оставил: вы сидели плечом к плечу на мраморной скамье в глубине сада.
— И волосы Ливии, — сказал он, — точно искрились.
Слава небесам за то, что они даровали вам любовь, в то время как Рим в очередной раз истекал кровью. Она воспламенит твой угасший дух. Она удержит Гая от безрассудных поступков и тем устроит его счастливое будущее. Не говоря о том, что она подарит вам блаженство, о котором можно только мечтать…
Я послал к вам Котуса, чтобы малейшее беспокойство не мешало вашему счастью. Я был слишком самонадеян. Увы, Триумвират злопамятен. Котус был замечен, вслед ему послали шпионов, они следили за ним вплоть до моего укрытия. Теперь мои враги знают, что я прячусь на Черной горе. Во время вчерашней прогулки я заметил двух незнакомцев, притаившихся среди камней. Не требовалось большой работы ума, чтобы узнать в них римлян, переодетых крестьянами. Сегодня в полдень меня навестил нарбонский центурион, мой старый товарищ по оружию, и сказал:
— Ты разоблачен, Тит. Наместнику известно твое местонахождение. Тебе нельзя больше оставаться здесь. По приказу Триумвирата уже казнили двух сенаторов, скрывающихся в этих краях… Я пришел к тебе не для того, чтобы завоевать твое покровительство, только из дружбы.
Еще не так давно я посмеивался над холодностью Октавиана и грубостью Марка Антония. Но после убийства Цезаря они стали хозяевами Рима, и тут же подняли свои головы те, кто с нетерпением ждал чинов, наград, одним словом, реванша. Их так много, и они так алчны, что я не сомневаюсь в исходе собственной судьбы. Я был легатом при Цезаре, префектом Рима, сенатором — вот в чем я виноват! Это слишком высоко, чтобы довольствоваться меньшим, слишком почетно, чтобы покоряться… И я слишком стар, чтобы начинать все сызнова. Никаких надежд. Я внесен в черный список. Это вполне в духе эпохи! Теперь уже ничто меня не удивит. Братоубийственные войны, перевороты, череда свержений и восхождений — все это случалось и в прежние времена, не только в наше.
«Что есть наше прошлое? — говорится в одной восточной притче. — Это то, что должно повториться в будущем. Что происходит теперь? То, что и завтра будет происходить.
Все повторяется. Никто не вправе сказать, вот нечто совершенно новое — ибо все это уже появлялось в ушедшие века».
Я могу прибавить к этим словам:
«Где же вчерашняя боль? И что останется к завтрашнему дню от сегодняшнего блаженства?»
Я не знаю, что будет со мной завтра, под чьим кровом я найду приют, сколько вечеров доведется мне еще провести в мирной тишине. Стоит ли бежать? Во всяком случае, я хочу успеть рассказать тебе о том, что не должно вместе со мною уйти в небытие.
