Павла.
Утром первого января мне позвонил Сергей.
Ох, как он кричал в трубку!
— …Кирилл что, спятил совсем? — кричал Сергей. — Он спросил меня, хочу ли я идти войной против шефа? А тебя спросил? Тогда какое же он имел право решать за всех нас?.. Мы давали ему такое право?.. Нет, ты скажи, давали?
— Характер, — сказал я.
— Что?
— Характер у Кирилла такой.
— Ах, характер?.. Но почему от этого характера мы должны страдать? Я, ты, Павел?.. Нет, ты скажи, почему?.. Он же погубил вчера Павла. Степан его съест теперь с потрохами… Характер!.. Нет, это уже не характер, старичок… Знаешь, как это называется? Подлость и предательство… Да, да, да!.. Подлость и предательство… Нож в спину! И другого имени этому нет!
Я молчал.
Наверное, я тоже вел себя вчера не лучшим образом. Но что я мог поделать? В моем доме, за моим столом… Лично у меня руки были крепко связаны. Положение обязывало…
Глава третья
Наедине с самим собой
Председатель завкома
В конце сентября бухгалтер завода Валентина Васильевна Сомова попросила в завкоме квартиру.
Тридцать один год она проработала на заводе, с матерью и дочкой Наташей жила в двух сырых комнатах — стены в трещинах, потолок навис. Санэпидстанция района дала официальное заключение: площадь к жилью не пригодна. Но никогда прежде квартиры себе Валентина Васильевна не просила. Или из центра города не хотелось уезжать, или мать, старая женщина, упорствовала: здесь век прожила, здесь и останусь. Или просто из скромности: сколько еще людей живут тесно, а у них хоть и сыро, но тридцать один метр на троих…
А в конце сентября Валентина Васильевна все-таки обратилась в завком с заявлением. И почти сразу же, двадцать восьмого числа, заболела. На работу вышла только через два месяца. А тринадцатого декабря опять слегла — и уже безнадежно.
На заводе заволновались, вспомнили, какой Валентина Васильевна прекрасный человек, безотказный работник, подумали о ее восьмидесятилетней матери, о дочке Наташе, которая еще учится и работает, купили яблок, апельсинов, подняли из дела заявление Валентины Васильевны о квартире и отправили к ней делегацию во главе с председателем завкома Зинаидой Михайловной Грушиной.
25 февраля Грушина собрала завком и сказала:
— Мое мнение квартиру Сомовой надо дать. Сколько ни проживет Валентина Васильевна, так пусть хоть проживет в сухих стенах.
И завком за это проголосовал единогласно.
А через пять дней Валентина Васильевна скончалась.
Гроб с телом еще находился в морге, а Зинаида Михайловна снова собрала завком.
— На повестке дня у нас сегодня такой вопрос, — сказала она. — Ситуация, как вы знаете, изменилась. Сомова умерла, и выделенная ей заводская площадь должна теперь попасть в руки чужих людей, на заводе никогда не работавших. Я говорю о ее матери, гражданке Сомовой Н. Т., и о совершеннолетней дочери Наталии.
Секретарь парторганизации Вера Андреевна Казакова всплеснула руками:
— Зинаида Михайловна, совесть у вас есть? Прах Валентины Васильевны еще земле не предан…
Директор завода Владимир Иванович Новиков сказал:
— Валентина Васильевна тридцать один год проработала на нашем заводе. Полагаю, неэтично отбирать у ее семьи уже обещанную ей квартиру…
— Ставлю на голосование, — сказала Грушина.
Завком проголосовал: квартиру семье Сомовой не давать.
На похороны Грушина не поехала. Собиралась, конечно, и на траурном митинге, как положено, сказала бы речь: о том, каким добросовестным работником всегда являлась Валентина Васильевна, каким она пользовалась большим авторитетом в коллективе. Но Зинаиде Михайловне передали, что после вчерашнего заседания завкома родственники не хотят ее видеть на похоронах. Ну что ж, это их, родственников, законное право.
Траурный митинг в крематории открыла парторг Вера Андреевна Казакова. Она мне сейчас признаётся: от стыда за вчерашнее заседание завкома не в силах была произнести двух слов.
Директор Новиков перечислил заслуги покойной: занесена в книгу Почета, имеет грамоты, награждена медалями «За оборону Москвы» и «За доблестный труд». Вечная память!
Но директора слушали вполуха. За его спиной продолжали обсуждать вчерашнее заседание завкома. Одни ужасались: да разве же так можно? Людьми надо быть! Другие не понимали: а что, собственно, произошло? Не младенца же угла лишили. Двух взрослых женщин оставили жить, где и жили. Грушина права: Наташа не маленькая, пускай не норовит на готовенькое, а сама себе зарабатывает жилье.
На минуту притихли, когда гроб ставили на постамент, он плыл вниз, и Наташу, еле державшуюся на ногах, под руки вывели на воздух.
А потом, по дороге к троллейбусу и к метро, заспорили опять, с новой силой: права Грушина или не права?
Вера Андреевна Казакова и директор Новиков поехали к Сомовым на поминки. Директор поднял рюмку и перед светлой памятью Валентины Васильевны от имени администрации и общественности завода пообещал не оставлять вниманием ее семью. «Ее семья — это наша семья», — сказал он.
А через неделю, 11 марта, на заводе состоялось общее собрание все с той же повесткой дня: о квартире, выделенной Сомовой В. В.
За минувшую неделю страсти здесь совсем накалились. Кто-то составил и пустил по рукам подписной лист: «В президиум собрания. Коллектив завода просит оставить площадь за заводом». Тут расписывались все, кто был против Наташи, но, случалось, ставили подпись и те, кто ей сочувствовал. «Оставить за заводом» они понимали — отдать семье покойной Валентины Васильевны. А как же иначе.
Открыла собрание Зинаида Михайловна Грушина.
В зале была и Наташа. Сидела, слушала.
К ней обратились. Она встала.
— Почему мать раньше не подавала заявление?
— Не знаю, сказала Наташа. — Ждала, наверное, пока удовлетворят более нуждающихся.
— Плохо, возразили ей. — Мы с пятьдесят восьмого года жилье даем. Давно бы уже мать получила.
Зинаида Михайловна в прения не вмешивалась. Пусть товарищи свободно высказываются, кто что думает.
