На кафедре они обсуждали проступок студента Пархоменко.
Держа перед собой лист бумаги, Павел Романович говорил:
— В объяснении Пархоменко пишет, что у Фомина долго и тяжело болела мать… Дважды ему уже давали отсрочку… Чтобы не брать ее в третий раз…
— А почему? — спросил Попов.
Ольга Петровна снисходительно посмотрела на него.
— Вы сами-то были когда-нибудь студентом? — спросила она.
— Был, Ольга Петровна, — спокойно, даже благожелательно сказал он. — И у меня тоже тяжело болела мать… Вы знаете, на втором курсе я поступил на кафедру к Павлу Романовичу лаборантом… На полставки… Сорок пять рублей — стипендия, тридцать пять — зарплата… И на эти деньги один тянул всю семью… Больную мать и сестру-школьницу… Но зачетов за меня, Ольга Петровна, никто никогда не сдавал… Так? — он смотрел на нее. — Так или не так?
Наступила пауза.
— Костя, — спросил старик Никитинский, — что же вы предлагаете?
— То, что они заслужили, — сказал Попов.
— Неужели… исключить? — спросила Ольга Петровна и покачала головой.
Попов сидел неподвижно.
— Есть деканат, заведующий кафедрой… — сказал он. — Пусть решают.
В комнате воцарилось молчание.
Наташа со страхом смотрела на Попова.
— Не знаю… — Павел Романович пожал плечами. — Четвертый курс… И потом вина их все-таки разная. Одно дело — Фомин, другое — Пархоменко…
— К тому же, — сказал старик Никитинский, — Пархоменко очень способный… будем говорить… блестящий студент… Допустимо ли ломать судьбу такого человеказа одну совершенную им глупость? Пусть даже… непростительную глупость?
— Вы же слышали, Степан Гаврилович, — усмехнулся Нефедов. — Попов мстит Пархоменко за свое тяжелое детство!
Попов медленно обернулся к нему.
— Нет, Сеня, — спокойно сказал он. — Я никому никогда не мщу… Запомни… Но я категорически возражаю, чтобы человек что-то… всё равно что… получал не по праву… А по милости Пархоменко Фомин собирается получить чужой зачет… Ему не принадлежащий… Значит, их вина одинаковая. — Попов не гневался, не кричал. Он говорил спокойно, рассудительно. Даже мягко. И очень убежденно. Он вообще никогда не гневался. Он всегда говорил рассудительно и убежденно. — Мы вот готовы сейчас закрыть глаза… А потом будем удивляться: почему это одним людям всегда все достается с боем, а другие все получают легко, задаром… Сегодня кто-то сдаст за них экзамен, завтра — выполнит черную работу. Но мы же сами это допускаем… Сами!.. Одни у нас — белая кость, а другие — черная… Это справедливо? — Он повторил: — Справедливо? Я вас спрашиваю.
Все смотрели на Попова.
И Наташа смотрела на него.
— Очень трудный разговор, — после долгого молчания произнес наконец Павел Романович Григорьев. — Но, знаете, Костя во многом прав… Да, прав… Хорошие знания мы даем молодежи… А вот чувство ответственности, так, чтобы каждый стремился получать только свое, только по праву и по заслугам… прививаем да-алеко не всегда…
На стуле стоял раскрытый чемодан. Попов укладывал в него вещи.
На диване сидела Наташа.
Попов говорил ей:
— …Шумит аудитория? А ты не напрягайся, не старайся ее перекричать. Наоборот, говори еще тише… Утихнут как миленькие…
На пороге появилась девушка со стопкой мужского белья.
— Погладила, — сказала она.
— Молодец, сестренка, — сказал Попов. — Клади сюда.
Девушка опустилась на диван, рядом с Наташей. Сказала:
— Все-таки я не понимаю.
— Чего? — спросил Попов.
— Зачем ты переезжаешь?.. Коммуналка… У черта на куличках…
— Лучше все равно не получу.
— Ну и что? — Как бы ища поддержки, сестра Попова обернулась к Наташе. — Жили вдвоем… И дальше могли бы.
— Нет, Ленка, — сказал он, — не могли бы…
— Но почему?
— Потому что из-за меня ты еще сто лет не устроишь свою личную жизнь… А так — невеста с однокомнатной квартирой… Капиталистка!.. — Вопрос Попову был совершенно ясен, и он не счел нужным продолжать разговор. — А знаешь, — он обратился к Наташе, — зачем Азаровым нужна квартира?
Наташа пожала плечами: ясно, мол, зачем людям нужна квартира.
— Хотят ребенка усыновить, — сказал он. — Катька мечтает… Представляешь?
Он ждал изумления, вопросов.
Но Наташа продолжала испытующе смотреть на него.
— Удивительный человек, — сказала она.
— Катька?.. Да, она удивительная, — согласился он.
— Ты… удивительный человек, — задумчиво сказала Наташа. — То, кажется, весь из железа… То вдруг такой добрый.
— Добрый? — он удивился.
— Азаровым все свои деньги отдал… Лене квартиру оставляешь…
Попов засмеялся.
— Ерунда, — понимающе сказал он. — Давать — не брать… Брать трудно… А давать очень легко…
И неожиданно, безо всякого перехода, оказались мы на улицах Ленинграда.
Шестой класс «А» приехал сюда на летние каникулы.
Вот знакомый нам по школьной фотографии вихрастый мальчик Костя Попов, вот Володя Азаров, а вот и толстый Петя Федотов.
Группа ребят стояла на Аничковом мосту, разглядывала четырех чугунных коней, которых усмиряли чугунные наездники.
— Скульптор Аничков… — не очень уверенно сказал Попов.
— Дурак, — возразил толстый Петька Федотов. — Такого скульптора и нет вовсе.
— Сам дурак, — сказал Попов. — Почему же мост Аничков?
— Не потому, — сказал Володя Азаров. — Их, я читал, Клодт лепил.
— Видал! — обрадовался Петька. — Ни хрена не знаешь. Воображала…
Еще минуту назад Косте Попову было решительно все равно — кто лепил коней на мосту. Но уступить толстому Петьке, ненавистному Петьке он не мог никак.
— Аничков, — сказал Костя.
— Клодт! — ликующе возразил Петька.
— Аничков! — упрямо повторил Костя.
— Клодт! — крикнул Петька. — Не слышал никогда?.. Эх ты… сын полка…
Костя опешил.
— Почему я сын полка? — недоуменно спросил он.
— А кто же? — сказал Петька. — На какие деньги в Ленинград поехал?
