Любовь моя.
Вчера вечером я написал тебе письмо. Пока, не распечатывая, положи его в сейф. Оно предназначено только для тебя, и ты вскроешь его только в том случае, если я внезапно умру. Не то чтобы я думал об этом, конечно же нет, ведь я счастливейший из людей, потому что у меня есть ты, и я должен прожить с тобой в любви еще сорок лет. Однако все может случиться, отсюда это письмо.
Твой
...К твоему отъезду все готово. Я надеюсь, что в «Вольфшанце» ты продолжишь курс инъекций, которые помогут тебе полностью избавиться от головной боли.
[Никаких инъекций. Я не обращался ни к Хассенбаху[60], ни к Морелю! Слава богу, здесь довольно прохладно, а вечерами даже холодно, так что я забыл о головной боли!]
Мамочка-девочка.
Кто наша и только наша?
Кто наше самое большое счастье?
Кто наше самое большое богатство?
Кто самая любимая?
Папочка и все дети: наша мамочка!
Всегда и только твой
Моя бесконечно любимая, дорогая моя мамочка-девочка, благодарю за прекрасные дни, подаренные тобой!
С каждым днем ты становишься прекраснее, изящная как фея, и, глядя на тебя, я с каждым часом влюбляюсь в тебя все больше и больше.
Я сожалею только о том, что головные боли не позволили мне в полной мере радоваться нашей встрече, как ты того заслуживаешь. Не переживай, любимая, все у нас еще будет!
Надеюсь, что смог хоть немного утешить Нелли; она, несомненно, довольна, что я решил исполнять роль отца ее детей.
Хотя вчера в Берлине я трудился без устали до отхода поезда, ты знаешь, как я умею работать, здесь меня уже ожидала очередная порция документов: докладные записки от Мюллера, телеграммы, свежая почта! Даже в поезде я не разгибаясь работал до глубокой ночи. Я уже два часа работаю за столом, и у меня даже не было времени на завтрак.
Моя дорогая мамочка-девочка, будь здорова, заботься о детях и следи, чтобы горничные не забывали о своих обязанностях.
Скажи Кронци, чтобы аккуратно водил машину, а Айке, чтобы соблюдала осторожность во время купания. Главное, не спускай глаз с Хартмута; он вечно умудряется попадать в разные истории. Внимательно следи, чтобы дети сами не ходили к озеру.
Итак, любимая, будь очень внимательна. Всегда заранее подумай о том, что может случиться в ближайшие часы, в ближайшие несколько дней, недель, месяцев. Это необходимо!
Нежно любящий
твой
Моя дорогая мамочка-девочка.
Уже восемнадцать минут первого ночи, а совещание в отношении сложившейся ситуации продолжается, и я постепенно начинаю думать, что вряд ли меня вызовут для доклада. Поэтому могу взяться за письмо тебе, любимая.
Утром я ходил на доклад к фюреру; он, как всегда, доброжелательно выслушал меня. Должны же, в конце концов, у него быть люди, которым он полностью доверяет.
Днем я навестил раненых: Шерфа переполняют эмоции, он сыпал смешными историями и остротами. Выпил с нами красного швабского вина, которое прислал его гаулейтер.
Боргман вне себя от радости, поскольку с сегодняшнего дня ему позволено вставать, правда, пока только на десять минут. Он еще испытывает головокружение и мучается головной болью, но явно идет на поправку. Шмундт попросил нас – меня, Гиммлера и Фегелейна – не приезжать: он еще слишком слаб.
Пума чувствует себя значительно лучше. Когда я приехал, он загорал, и сразу открыл бутылку сухого вина, которую мы вместе распили за душевной беседой. Он пока еще ковыляет на костылях.
Руки капитана Ассмана в худшем состоянии, чем у Шерфа. Чудовищно опухшие, лилово-красные, покрытые толстым слоем мази, они производят отталкивающее впечатление. На данный момент Шерфа и Ассмана кормят как младенцев; сами они еще не в состоянии самостоятельно держать ложку.
Завтра я собираюсь навестить Боденшатца.
Сегодня у меня по-настоящему радостное событие. Ты поймешь это, прочитав письмо старика Геске. Было очень любезно с его стороны, а ему где-то порядка 73-76 лет, прислать мне фотографию моего отца. Ты ее знаешь, эта та, на которой он в форме кирасира. Я храню ее вместе с твоей фотографией и фотографией бабушки с детьми. Таким образом, со мной всегда вся моя семья, все вы, мои любимые. Ты прекрасно знаешь, как я уважаю отца, он был прекрасным человеком.
Отец моего отца, мой дед, рано умер. Мой отец, Теодор, хотел стать лесничим, но был вынужден зарабатывать деньги, чтобы помогать семье. Он занимался музыкой и, чтобы заработать лишние деньги, ночи напролет переписывал ноты. Он, видимо, был неплохим музыкантом. В то время музыканты не имели воинских званий. Ветеринары, музыканты и даже врачи ставились ниже офицеров, но отец был трубачом в звании сержанта, что означало, если можно так выразиться, что он был ведущим музыкантом; он даже пару раз ездил с оркестром в Англию. Позже он стал чиновником министерства почт и с упорством, достойным уважения, получив необходимые знания, смог подняться с низшей на среднюю ступень на ниве государственной службы. Самое удивительное, что уже в 1900 г. он смог купить одно из новых зданий на Седанштрассе. Он умел копить деньги!
Судя по всему, отец был мастером на все руки. В его мастерской было огромное количество различных инструментов, столярный верстак, токарный станок, слесарные тиски и т. д. и т. п. Кроме этого, он разводил кур и выращивал фруктовые деревья.
Не считай ребячеством то, что старая фотография доставила мне такое удовольствие. Ты знаешь, как я горжусь тем, что люди отзываются обо мне с большой теплотой. Если ты когда-нибудь поедешь со мной в Паззее, ты услышить дифирамбы в мой адрес из уст рабочих с фермы, и та же картина повторится в Херцберге. Поэтому мне приятно слышать добрые слова об отце.
Что-то я слишком разболтался, девочка. Устал, как собака: сначала писал отчет фюреру, затем диктовал его. Уже очень поздно.
Любимая, какая жалость, что я не Брекер и не Торак[61] и не могу запечатлеть твой стройный девичий стан самой восхитительной из женщин!
Всегда твой
Моя любимая девочка.
Какая у тебя опять идеально стройная фигура! Нет более прекрасной мамочки, чем ты.
