— Не за что. Работа такая.
— Почему Вы плачете, милая девушка?
Золушка поспешно вытерла глаза рукавом и обернулась на голос. На заборе, болтая ногами, сидел и наблюдал за ней незнакомый паренек — едва ли старше самой Золушки, одетый в какие-то невнятные лохмотья и босой.
— Хочу и плачу. Тебе-то что за дело?
— А что, и спросить нельзя?
— Можно, — буркнула Золушка. — только нечего обзываться.
— Я не обзывался! Я назвал Вас милой де…
— Сейчас в глаз получишь, — мрачно предупредила Золушка.
— Ну хорошо, — ухмыльнулся парнишка. — Тогда попробуем так. Эй ты, противная тетка, чего ревешь?
Золушка прыснула со смеху и отмахнулась от зубоскала.
— Да ну тебя! Хочу и реву.
— А может, я помочь хочу?
— Да? — Золушка иронично подняла бровь. — Ну, помоги, если хочешь. Мне как-раз надо еще посадить сорок розовых кустов. И перебрать мешок ячменя и проса.
Незнакомец скривился.
— Не, это я не умею. Извини.
— А что ты вообще умеешь?
Парнишка задумался и простодушно заявил:
— Да ничего, вообще-то.
— А чего же тогда помощь предлагаешь?
— А я и не навязываюсь, между прочим! Просто подумал…
— Что?
— Ну… может, тебе какое-нибудь чудо нужно?
— А ты что, волшебник? Ты же говорил, что ничего не умеешь.
— Я — нет. Но моя крестная — фея.
— Врешь.
— Не вру.
— Все равно врешь.
— Ну ладно, пусть вру. А если бы не врал — чего бы ты хотела?
Золушка задумалась.
— А твоя крестная может превратить тыкву в карету?
— Может. А зачем?
— Чтобы поехать на бал.
Паренек присвистнул.
— На ба-ал? А что тебе там делать, на балу?
— А что, нельзя?! — вспыхнула Золушка. — Думаешь, я всем только праздник испорчу своим присутствием?
— Нет, что ты! — замахал руками парнишка и едва не свалился с забора, — я не то имел в виду! Просто… ну что там интересного? Бал как бал. Все ходят, расшаркиваются, говорят всякую чушь — тоска смертная!
— Опять дразнишься!
— Да нет же! Я сам… я бы сам оттуда убежал при первой возможности!
Золушка оглядела нескладную фигуру паренька, его лохмотья и босые ноги и откровенно фыркнула.
— Да тебя бы туда и не пустили.
— Это верно, — облегченно засмеялся тот.
Золушка вздохнула.
— А мне бы хоть одним глазком…
— Да на что там смотреть?
— На принца.
Парнишка задумчиво уставился куда-то в небо над головой Золушки.
— А что — принц? Подумаешь, принц…
— Он, говорят, красивый.
— Врут, наверно.
— Может, и врут, — согласилась Золушка. — Вот я бы сама и посмотрела. Никогда не видела живых принцев.
— Да чего на них смотреть… — парнишка колупнул ногтем краску на заборе. — Принц, не принц… ерунда это всё.
— А вот и не ерунда!
— А вот и ерунда!
— А вот… а если ерунда, то и говорить тогда не о чем! И вообще, мне надо просо перебирать!
Золушка отвернулась и всхлипнула. Парнишка подумал секунду — и спрыгнул с забора во двор.
— Ладно уж. Давай помогу.
— Отстань.
— Ну что ты как маленькая! Обиделась…
Золушка утерла нос и решительно задрала его вверх, смерив мальчишку презрительным взглядом.
— Ты же не умеешь перебирать зерно?
— А ты меня научишь, — паренек неуверенно улыбнулся и протянул руку. — Мир?
Золушка вздохнула и хлопнула его по ладони.
— Мир.
Парнишка быстро взглянул на небо; солнце стояло уже высоко, но до полудня оставалось часа полтора. Это хорошо, потому что он еще успеет вернуться домой в срок. А ровно в полдень заколдованные лакеи снова превратятся из крыс в людей — и тут такое начнется!.. Да и неудобно будет оказаться перед девушкой в королевских одеждах. Еще опять решит, что над ней издеваются.
Принц никогда не перебирал ячменя и проса. Ему очень хотелось попробовать.
Жила-была на свете Любовь. И был у неё, как полагается, Предмет Любви.
Им было очень хорошо вместе. Предмет смотрел на Любовь влюбленными глазами и говорил: «Я тебя люблю!»
А она расцветала от этих слов и была для своего предмета самой воплощенной Любовью.
Но время шло, и Предмет всё реже стал смотреть на Любовь так, как раньше. Ей теперь приходилось самой спрашивать: «Ты меня любишь?.».
«Что? — отвечал Предмет. — А, ты об этом… Конечно, люблю. Не веришь?»
Любовь, конечно, верила — и доверчиво прижималась щекой к плечу своего Предмета.
Так Любовь стала Верой.
Она верила своему Предмету безоглядно, даже когда он стал реже появляться дома, даже когда от него стало пахнуть чужими духами.
А потом Предмет и вовсе пропал, и верить стало некому.
От Предмета остались какие-то мелочи: зубная щётка, сношенные тапочки, треснувшая кружка. Вера ничего не выбрасывала.
«Это глупо, конечно, — думала она. — Бессмысленно даже надеяться… Но вдруг он всё-таки вернётся?»
Вера, конечно же, не может существовать без Предмета Веры. Так Вера стала Надеждой. Надежда — беспредметна.
