– Как потеплеет, так пойду. А не управлюсь, на ту весну непременно.
– Чего?
– Своих выкупать.
– У те затылок… как? Не горячий?
– Не смейсь!
– Да не, я не смеюсь.
– Ну то-то. Иди да помалкивай.
Он удивленно посмотрел ей вслед и пошел домой. Ворота были на запоре, он отодвинул потайной кол и протиснулся внутрь двора.
В избе горела свеча, и мальчик лежал на лавке, накинув на босые ноги курчавое овчинное одеяло.
– Чего не спишь?
– Дожидаюсь.
– Спал бы.
– Скушно.
– А не боязно?
– Не.
– Думал, что ль, об чем?
– Мать вспоминал.
– А ты не горюй. Ей теперь уже хорошо.
– А и себя жалко.
– Чего?
– Может, она обо мне плачет. Ночь ведь.
– Она теперь спит. В Орде тьма прежде нас наступает.
– Чего так?
– Спи. Так от бога.
– А ты?
– А мне подумать надо.
Кирилл взял с затопа уголек и сел за стол. От него отодвинулись и стены, и Рязань. На белой крышке стола сияло теплое море, в небе летели белые птицы, а между морем и небом он замыслил диковинный терем, и уголь в быстрых пальцах создавал тот терем на белых досках стола.
Возникла витая арка ворот, проглянули, словно удивленные, глаза-окна.
И, как брови, над ними навис карниз.
– О! – воскликнул Андрейка.
– А ты не спишь? – Кирилл оглянулся.
Мальчик стоял позади, белый, босой, тоненький, как свеча.
Зачарованными глазами он смотрел на рисунок Кирилла.
– Думается, окна б чуть раздвинуть.
– А пуста стена будет.
– Нет, раздвинь.
– Да откуда тебе знать, как лучше?
– А что ж, у меня глаз, что ли, нет?
– Ну, иди спать. Раздвину.
– Сперва сделай.
Кирилл засмеялся, и еще радостней стало создавать этот будущий дом, когда рядом внимательно смотрел мальчик.
Когда он кончил рисовать и оглянулся, Андрейка уже спал, свернувшись на голой скамье. Свеча расплылась, ноги у Кирилла остыли.
Он перенес Андрея на постель, а сам полез на печь. Из темноты видно было, сквозь узкую слюдяную щель, нежно-голубое лунное небо, а по краям оконца намерз иней, и небо казалось втиснутым в пушистый крут.
Когда утром он проснулся и глянул с печи, мальчик быстро метнулся от стола и скрылся под одеялом.
– Любопытствуешь?