– Отплясался, Тимоша? – тихо спросил он и вспомнил его песни, улыбку и медведя.
– Тут один в беспамятстве есть! – сказали подошедшие воины. – По доспехам вроде как князь. А чей, не умыслим. Драгоценное жуковинье на Нем. С коня стало трудно различать лица. Дмитрий вплотную подъехал к Кириллу.
Чувствуя на себе взгляд Дмитрия, Кирилл открыл глаза, и взгляды их встретились. Тяжелый панцирь Кирилла, пробитый под грудью копьем, давил его. На голове чернела сабельная рана.
– Жив, княже? – спросил Кирилл и снова закрыл глаза.
– Срежьте ему ремни! – велел Дмитрий и сказал Владимиру:
– Никак не упомню, где я его встречал?
Заметив драгоценное кольцо на его руке, Дмитрий спросил:
– Кто ты? Почему я не знаю тебя?
– Знаешь, княже. Тайницкую башню те клал. А потом в бегах был, от гнева твоего таился.
– Тебя, что ль, покойник Михайло Ондреич искал по Боброкову жуковинью?
– Покойник? Значит, пал Михайло Ондреич?
Кирилл протянул руку:
– А жуковинье, вот оно. Не снимается!
– Оставь себе.
И велел воинам:
– Помогите ему.
И пошел уж было, да Кирилл позвал!
– Княже!
– Что ты, брате?
– Какие ж мы братья? Я во прахе лежу, а ты на коне скачешь. Любо те, что столько нас полегло?
– Немощен, а лют! Смири гордыню, бо смертный час лих и близок. Отныне жизнь повернула по-новому. Не для чего в нее старые грехи тянуть.
Отлежишься – еще будешь строить. Может, башни и не понадобятся, станем терема ставить без стен, без бойниц, среди открытого поля, не сторожась врага.
И тронул коня.
Кирилл привстал:
– Терема? А на чьих костях?
Но Дмитрий уже не слышал его, и Кирилл упал навзничь.
Дмитрий поехал к полкам, ждавшим его. Но никто не ждал, что явится он на коне, в доспехах, как прежде.
И радостный рев воинств, увидевших живого Дмитрия, был страшен, как первый клич этой великой битвы.
Они стучали мечами о щиты, подкидывали копья:
– Слава! Слава те, княже Митрие!
Другие увидели Владимира Серпуховского:
– Слава те, хоробрый Володимер, выручник наш!
Они не смолкали долго. Наконец Дмитрий крикнул им:
– Братие! Где наш враг? Распался, рассыпался, как пыль перед лицом бури! Не удался ты, Мамай постылый, в Батыя-царя! Пришел ты на Русь с девятью ордами и с семьюдесятью князьями, а ныне бежишь в ночной степи, а может, валяешься под конскими копытами. Нешто тебя Русь гораздо употчевала? Ни князей с тобой нет, ни воевод. Нешто ты гораздо упился у быстрого Дона, наелся на поле Куликовом? Навеки заказаны тебе дороги на Русь. Да будет путь тебе темен и ползок! Вижу на вас, братие, кровавые рубцы, они вам на вечную славу о дне, как вы тут Орду с конца копий своих кормили, как мечами своими клали гостей спать на траве-ковыле! Слава! Но и тем слава, что остались тут лежать на вечные времена.
И воины вслед за ним закричали:
– Слава!
Боброк вернулся к рассвету.
Где-то по ночным дорогам уже двигались сюда телеги, груженные несметными сокровищами Золотой Орды, где-то темными дикими степями гнали сюда стада овец, коней. Вели пленных, длинноглазых смуглых полонянок, воинов, несли прирученных беркутов, захваченных в ханском обозе.
Боброк, узнав от Серпуховского, что Дмитрий жив, направился к великокняжескому шатру, доставая золотой галицкий кубок.
Светало. И Боброк впервые увидел Куликово поле в слабых лучах зари.
Как не схоже было оно с тем, на котором он ложился послушать землю!
