– А я и сам так бы сдеял – я ж те беду готовил.
– А она миновала нешь?
– Пестуешь мя, стало быть, свой.
– Ну, спасибо на том.
– От какой беды ты едешь? Как звать-то тебя?
– Кириллом мя звать.
Неожиданно и торопливо, боясь, чтоб не помешали досказать, он вдруг выложил перед дедом свою жизнь.
О том, как осиротел и с купеческим караваном в Царьград пошел. Как побили их по дороге. Как мытарился по каменной грецкой земле. Как камни научился класть и научился в каменном монастыре греческой грамоте, и о монастыре рассказал, о своей там жизни.
– А Русь звала. Русскую речь всюду подслушивал. Приехали от митрополита, я с дружиной его сдружился. Там ко мне все привыкли, взяли с собой на Русь. О, и сладко среди своего народа, хоть и горька жизнь.
Он говорил. А дед лежал навзничь с закрытыми глазами и словно без дыханья. Глаза глубоко запали.
Кирилл схватил его холодную руку:
– Дед!
– Чего ты? – встрепенулся дед.
– Худо те?
– Легчает. Покой пришел. Словно бы мою жизнь сказываешь.
– А ты?
– Только я – от татар, а ты – от греков. И Кирилл досказал все.
Старик положил руку на Кириллову голову.
– И я убивал. И меня казнить чаяли. Теперь стар, устал. Сел тут.
Другим ходить помогаю. А у тебя отныне вся жизнь в пути. От куста к кусту, как птица перелетает, чтоб сокол не сбил.
За день никто не пришел. Старик жалел:
– Куда ж сгинули?
– Кого ждешь-то?
– Сокольев отпетых.
– По совести скажи: может, мне лучше уйти?
– Подь дичины добудь, да варить надо. Я-то слаб.
К вечеру из лесу выглянули трое мужиков. Притаясь, смотрели они на чужого коня, на человека, сидящего у костра, искали глазами деда. Кирилл приметил их.
– Иди, иди! Давно ждем! – и осторожно провел себя по животу: тут ли кинжал.
Один из мужиков, напустив на лоб густую баранью шапку, неохотно подошел и молча остановился перед Кириллом.
– Ну, чего стал как баран? Подходи. Дед спит.
– Ан не сплю! – откликнулся дед. – Слухаю. Давно вас нет.
– А ты будто с Коломны? – сказал мужик.
– Оттоль.
– То-то.
Кирилл всмотрелся.
– Мой-то конь будто тебя не признал.
– А я сразу ему поклонился. Вижу, почти что свой.
– Так кличь, Щап, остатных. Хлебово готово, а ложки давай свои.
Щап кивнул, и товарищи его подошли.
– Садись! – сказал Кирилл.
– Ты тут будто у себя в избе.
– Вроде, как ты на моем коне.
– Остер язык!
– С твоей бороды списан.
– А хлебово-то с добром сварил?
