- - - - - - - - - - - Сними - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - Сними - - - - - - - - - - с меня - - - - - - - - - - жарко.
- - - Он моргнул. Я понял.
Откинув одеяло, я осторожно, как только мог осторожно, расстегнул брюки и медленно, приподняв его, стащил их. Он лежал теперь только в носках и огромных черных трусах. Они скатались в жгут. Я подумал, что это еще, наверное, армейские.
Потом я накрыл его снова. Некоторое время он спал. Я гладил его руку. Его грудь. Сам я был как огонь. Будто подо мною развели костер. А он уходил. Я чувствовал, что он уходит. Я должен был вызвать 'скорую'. Но я не мог двинуться с места.
Я склонился к нему и внимательно, не мигая, всматривался в его лицо.
В его застывшее лицо, как огонь свечи.
Это безветрие. Эта тишина.
Только мои глаза и это безветрие. Любящие глаза и его угасание.
И снова я летел над руинами. Над покоем и красотой разрушенных городов. Над стенами домов, которые висят в закате, как выстиранные саваны. Над молчанием и пустотой.
Это было как любовь. Как любовь, которую никто не отнимет.
Он снова очнулся.
- - - - - - - - - - - Фриц - - - - - - - - - - - Холодно - - - - - - - - - - -
- - - - - - - Ложись - - - - - - - - Ко мне - - - - - - - - - Ложись - - -
Его зубы стучали.
Я сбросил рубашку, брюки. Носки я оставил, как у него. Трусы тоже.
Отвернув одеяло, я почувствовал холод. Я будто ложился в снежную постель.
Он не смог подвинуться. Я лег с краю. Не знаю, как я смог уместиться.
Он выдохнул. Глубоко-глубоко.
Я обнял его. И почувствовал, как дрогнули его руки. Он тоже хотел обнять меня!
Я тихо дотронулся своими губами до его опаленных, распухших, как цветок перед смертью, губ. Я прикасался губами к его раскрытым раскаленным губам.
Его ноги, длинные ноги. Неподвижные, теплые. Его колени, бедра. Я ощущал всю длину его ног.
Он застонал.
Я понял, что он хочет, чтобы я стал еще ближе. Я обнял его чуть крепче.
Так мы лежали. Я чувствовал его член, мягкий, как тряпочка.
Мы были в круге. Совсем одни. Обнявшись.
Это было так бесстрашно! Так долго!
Мы лежали обнявшись, тихие, как больные дети. Как дети в полночь, когда врач уснул. Как дети, которые привыкли к боли.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Утром Надька вызвала 'скорую'. Они сказали: 'Сейчас'.
Я проснулся. Открыл глаза. Было тихо. Оглядевшись, я понял, где нахожусь. Все вспомнил и вскочил как ошпаренный. Надьки не было. Она вернулась, когда я одевался. Потом мы тихо пошептались, что надо будить Игоря.
Мы остались с ним и ждали. Надька причесала его, он не мог сам поднять руку. Я ужаснулся, увидев его лицо в утреннем свете. Оно было как потухший вулкан. Как обгорелый кусок мяса.
Он молчал. Надька сама все знала, что надо было делать. Она была маленькая женщина.
Это было печально. Все приготовления. Она мыла расческу. Убирала со стола крошки, газету, в которой позавчера принесла ему еду. Складывала в сумку сигареты, две коробки спичек, бритвенный станок, лепесток мыла.
А потом уселась и стала смотреть на нас.
Мы молчали. Я ничего не мог сказать. Как оглушенный сидел, сложив руки. Мне было все равно. Лишь бы что-то произошло. Думаю, Игорь испытывал такие же чувства. Надька была бодрой.
- - - Чего - - - уселись - - - все нормально будет - - - Все, - - - сказала она, - - - хватит! - - - Надо выходить - - - Я сказала, что будем их ждать на углу Пионерской - - -
Мы поднялись. Игорь, застонав, сел снова.
- - - Фриц! - - - Чё расселся?! - - - Помоги! - - -
Надька сверкала глазами. Я наконец проснулся.
Мы вышли из 'темнушки', осторожно прошли по коридору и поднялись по маленькой лестнице. Я спал на ходу.
Только в один момент я почувствовал что-то неладное.
В тот момент, когда Игорь остановился. Он шел последним. Остановившись, он закрыл глаза.
В этот момент что-то коснулось меня, как предчувствие. Как дуновение.
Мы подождали его. Он медленно ступил на лестницу и начал подниматься...
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Он повесился утром на дверной ручке в туалете.
Это было уже на следующий день после того, как приходил следователь.
Должен был прийти военком.
Его нашла санитарка.
Мы с Надькой узнали через два дня. Нас к нему не пускали. Было много милиции.
Когда Надька спросила, почему не пускают, санитарка с ведром помоев все нам сказала.
Хлопая глазами, мы стояли, а потом бросились бежать в разные стороны.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Я впал в спячку. Отцу приходилось орать мне прямо в ухо, чтобы я передал хлеб за обедом.
Он бесновался.
- - - Ты смотри! - - - На кого он похож! - - - У него нет глаз! - - - Он спит как пожарник! - - - Он все забывает! - - - Ну скажи - - - Столица Зимбабве?! - - - Не знает! - - - Когда Наполеон стал императором? - - - А?! - - - Не слышу?! - - - Я жрал молча эту гречневую кашу. Эту ненавистную несоленую крупу.
Она должна была сделать меня худым.
Я обедал и ложился на пол. Диван занимал отец. Я засыпал под его шелестение газетами.
Просыпался и шел снова на кухню. Там наливал в холодные комки оставшейся каши молока, разминал их и ел стоя. Иногда, когда отец ленился подбирать картофельные поджарки, я соскребал их, стараясь не шуметь.
Если сковорода была уже замочена, поджарки отделялись быстрее.
Я листал книги. Путешествия, открытия новых стран, подвиги во имя любви, приключения. Цветные рисунки, рисунки карандашом, старые гравюры...
Единственная книга, которая захватила меня так, что я не стал ужинать, была 'Гаргантюа и Пантагрюэль' с рисунками Гюстава Доре.
Я смеялся так, что болели челюсти. Я дрожал, как желе на полу.
Это была книга, от которой у меня выступили прыщи. Я рос не по дням, а по часам. Я рос во сне, как огурец.
Впервые я видел, какое богатство заключено в беспредельном хохоте над трагедиями тела, над серьезностью тела.
Я чувствовал, что тело - это храм. В нем могут молиться и могут хохотать.
Эти несколько глав, которые я успел прочесть, освободили меня.
Стоя у зеркала, рассматривая свои складки, свои жиры, я теперь хохотал, как ненормальный. Это была такая забавная одежда, мой жир!
Я видел в зеркале мальчишку, которого одели в гигантскую шубу! Это была не моя одежда! Жир был одеждой с чужого плеча!
Это меня приводило в такой восторг, что я напевал сидя на унитазе, разглядывая, трогая складки на
