брюхе.
Я стал просыпаться среди ночи от собственного смеха.
А потом мать или отец, кто-то из них забрали ее. Я обыскал всю квартиру.
Я вскрыл все их тайники. Все было напрасно.
Еще несколько дней я по инерции жил, а потом снова стал печальным застывшим боровом с петрушкой в зубах. Мне предстояло написать своего 'Гаргантюа'.
Или наконец сбросить чужую одежду жира.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Мать пыталась со мной говорить. Она располагала меня к себе фруктами.
Их можно было есть много.
- - - От них не потолстеешь, - - - говорила она, - - - ешь сколько хочешь - - -
Она смотрела на меня. Располневшая, с крашеными рыжими волосами. Расплывшаяся на стуле. С красными от недосыпания глазами.
- - - Сынок - - - сынок - - - что же ты делаешь - - - зачем ты ушел тогда - - - я не спала всю ночь - - - он-то спал как младенец - - - кому ты хочешь причинить боль - - - подумай о нас - - - подумай о себе - - - я так устаю - - - эти аборты - - - кровотечения - - - вчера было два - - - завтра трех будем кесарить - - - потом снова дежурства - - - я так устала - - - так - - - я бы легла - - - легла - - - но кто будет работать - - - кто - - - кто накормит - - - кто тебя накормит - - - нужны деньги - - - отцу трудно - - - он не туда пошел - - - учитель - - - если ты любишь историю - - - это еще не значит, что ты учитель истории - - - он всегда много читал - - - он был талантлив - - - он знал наизусть 'Слово о полку Игореве' - - - Пушкина 'Полтаву' - - - он способен к языкам - - - но он любит только рыбалку - - - только речку - - - только свои сети - - - ему надо было идти в другой институт - - - какой-нибудь другой - - - а он хотел работать в тепле - - - когда поступил, сказал, все - - - теперь буду в тепле работать - - - не на стройке - - - это его сломало - - - понимаешь - - - он хотел быть в тепле - - - сынок - - - сын - - - почему ты такой кому ты делаешь больно - - - себе - - - ты как будто гонишься за самим собой - - - иногда я тебя не узнаю - - - не узнаю - - - та ночь - - - он говорит, что ничего не помнит - - - та ночь - - - он встал и хотел есть - - - как обычно - - - и снова лег - - - он говорит, что не помнит, что было - - - а ты - - - что ты с собой делаешь - - - помнишь прабабушку - - - когда ты родился - - - она не выпускала тебя из рук - - - ты был огромен - - - она не могла тебя поднять - - - уже была старая - - - она перекатывала тебя - - - меняла пеленки - - - ты писал, как теленок - - - и какой ты был - - - такой спокойный - - - только водил глазами - - - и улыбался - - - смеялся - - - как она тебя любила - - - как - - -
Или иногда она ставила мне пластинки классической музыки.
У нас был старенький приемник с проигрывателем.
Я любил смотреть вечерами, как светится шкала. Это меня успокаивало.
Там были иностранные города. Далекие города, далекие названия. Позывные другого мира, от которого я был так далек... Я будто бы был в дороге. Совсем один.
Она ставила Моцарта, Бетховена.
- - - Послушай - - - послушай - - - тебе это должно нравиться - - - ты похож на меня - - - ты тоже грустить любишь - - - прослушай - - - сколько здесь печали и радости - - - сколько нежности - - -
Я ложился на диван. Он был моим, когда отец куда-нибудь смывался.
Моцарт, Перголези, Букстехуде, Регер, Малер, Чайковский, Гайдн, Альбинони, Григ.
Все они будто пытались рассмешить меня. Я был как Царевна Несмеяна.
Я лежал, и наступала осень. Она пришла, когда я слушал Гайдна.
Ветер срывал листья с карагачей. Пошли дожди.
Я пустил корни на этом диване, под эту музыку. Как картошка прорастает в подвале.
Я выключал приемник, когда мать уходила куда-нибудь. Но все равно эта тоска, эта разъедающая печаль звенела в ушах. Музыка разъедала глаза, как хлорка. Даже когда жрал, то глаза были на мокром месте.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Вся эта история сделала нас взрослыми.
У нас только не было слов, чтобы сказать это. Только мычание.
В дождливые дни я приходил к Надьке в интернат, и мы сидели на полу в коридорах, прислонившись к стенам. Мы молчали. А когда хотели сказать то, что чувствовали, что в нас происходило...
Только мычание и ругань, только обычные слова лезли из нас.
Мы молчали. Мы не смотрели в глаза. А когда все-таки пытались взглянуть - ничего не видели от слез.
Прошел ноябрь. Выпал снег. Надьку отправляли на лечение в большой город.
Там придумали новый способ для таких, как Надька.
Она не верила.
В те дни, когда стало светло от снега, от белого башмака зимы, вставшего на черную землю, мы бродили по городу, грустно-легкие.
Мы так и не научились говорить, но мы научились не молчать.
Никогда мы не говорили ни об Игоре, ни о подвале.
Только перед самым отъездом она не выдержала.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Эти ночи Игоря, когда мы уходили и он оставался один. Ночи, когда мы спали в своих теплых постелях. Ночи, в которые уложилась его жизнь. Ночи, когда приходили эти три женщины.
Когда их мужья пришли в подвал и выволокли его. Когда отвели его на пустырь.
Когда он кричал им, что ничего не было! Ничего он не сделал! Они просто приходили! Просто! - - - Я не знал почему! - - - Они приносили еду! - - - Просто еду! - - - Мы жрали! - - - Я не знал, зачем они приходили! - - -
И Надька кричала, как он кричал. Она упрашивала меня, как он упрашивал этих мужиков. - - -
Он мне сказал! - - - Он был мальчиком! - - - Никогда! - - - Никогда не был с женщиной! - - - Он не понимал - - - Зачем они приходили! - - - Они просто сидели с ним и ели! - - - Зачем?! - - - Я не понимаю! - - - Ты, Фриц, понимаешь?! - - - Скажи! - - - Зачем они приходили?! - - - Зачем?! - - -
Мы сидели, прижимаясь к батарее. Я молчал. Я знал, зачем они приходили.
Я помнил, как мы лежали с ним вместе. Я знал, зачем они приходили.
Это знание уснуло во мне. Под снегом той зимы. У раскаленной батареи я похоронил, закопал ту ночь с Игорем. Ту ночь, когда я думал, как буду ждать его, пока он будет сидеть в тюрьме за свое дезертирство. А я буду ждать, как ждали своих близких многие в нашем городке.
После первого срока был второй, потом третий, а потом они получали срока не выходя, не освобождаясь.
И по возвращении, через пятнадцать, через двадцать лет, он приезжал на электричке. В телогрейке, в наколках. У него было другое лицо. И у нее было другое лицо.
Они шли по городу, щурясь. Она гордая и старая, в старом новом платье.
Так было...
А потом начиналось снова и снова. Срок - освободился. Срок - освободился.
До самого конца, до смерти.
Жизнь на окраине, в бараке, с чифиром. И закаты...
- - - Чередой за вагоном вагон - - - С легким стуком по рельсовой стали - - - Спецэтапом идет эшелон - - - С Украины в таежные дали - - -
И очень громко с надрывом под этим закатом - - - - - - - - -
- - - Не печа-а-лься, люби-и-мая! - - - За разлуку прости ты меня! - - - Я вернусь раньше времени! - - - Золотая, поверь! -- - - - - Как бы ни был мой при-и-говор строг - - - Я вернусь на родимый порог - - - И погибну я в ласках твоих! - - - Зада- а-хнусь от любви! - - -
Кладбище. Наше кладбище, где он наконец успокаивался. Где он задыхался в объятиях земли. С фотографией молодой на памятнике. В рубашке с воротником по моде. Хохочущий, с волосами
