меня очко так играло! В такие минуты! Стоило только носом повести! В воздухе что-то носилось... Я это чувствовал. Во мне текла ее кровь. Она могла сделать со мной все... Все что захочет. И она делала это.
Теперь я думаю, была ли у меня своя жизнь? А? То, что называется «своя жизнь»? Я не понимаю вопроса...
Я даже в штаны не успел наложить! Ужас. Он ведь тоже требует времени, нет? Стоя совсем близко, наверное, я мог дотянуться до нее... Не сходя с места, стоило только качнуться, но с этой рекой ничего никогда не понятно! Качнешься и рухнешь.
Она лежала, и солнце затопляло ее. Она была так бледна... Из другого мира. Такая бледность. И в этот момент я почувствовал, что нет для меня ничего сильнее, чем это место. Нет места для меня могущественнее, чем этот остров... Как огромный магнит, как вихрь, меня захватил и пригнул к себе этот остров. Солнце взошло и встало...
Мне было так хорошо здесь. Так спокойно.
Я вышел на берег и сел с нею рядом. Близко-близко я видел ее веки, ее лоб и губы. Она была не просто бледна. Она была бледна, как первый снег. Этой тревожной белизной.
Положив подбородок на согнутые колени, я смотрел. Впервые я смотрел на нее без всякого желания, без малейшего шевеления. Это было так неожиданно...
Мне никуда не хотелось. Было так спокойно вокруг. Будто мне дали время. Побыть с ней. Да. Все замерло вокруг, успокоилось.
В эту минуту я вдруг подумал, что с тех пор как она исчезла, я не плакал о ней. Тосковать тосковал, но это была не тоска по умершему. Нет.
Это было по-другому... Как человек, попавший во сне в давно знакомые чудесные места... Я хотел там остаться и просыпался. С чувством потери.
Что я понимал во всем этом? Мои мысли — без языка. Без постоянного света. Только редкие вспышки в черепе.
Я не заметил, как расправилось тело, и я скользнул на спине в ил. Я лег с нею рядом. Лег справа. Так странно, я боялся, а вдруг! Вот кааак прикоснется ко мне! Я лежал, затаив дыхание. Я ждал. Будто вторгся в опасную, незнакомую страну и притих, прислушиваясь к ее жителям. Не знаю, сколько мы так пролежали. Без движения, без вздоха, без единого звука, кроме реки. Так мы были... И уже я перестал ждать и бояться, что вот-вот и она ко мне прикоснется... Может быть, все было бы по-другому, если бы она вдруг дотронулась до меня.
Меня размывало, как глину, как того человечка, которого я украл у цыганенка для Ольги...
Ни единого звука. Мне казалось, я умер. Огромные облака. Высокие и далекие, как горы. Я лежал будто в долине, окруженной гигантскими горами в снегу.
Прабабушка говорила, что Бог живет на небе. «Он там», — показывала она на потолок. И теперь я смотрел на эти могучие облака, властные и задумчивые, и будто по снегу, по снежным вершинам скользил вниз молодой бог на санях. Молодой бог смерти на санях, запряженных парой белых медведей...
Может быть, я даже задремал, не знаю. Прохладные воды ласкали наши тела. Я слышал свое удивительное дыхание. Издалека-издалека. И плеск воды, как пульс реки в виске. Набегает волна, заливает уши, и глохнешь. Отхлынет волна, и ты снова слышишь.
Я напевал. Да. Мне было так спокойно...
Я вздрогнул. Сколько раз она напевала ее? Невнятно, да, но я слышал именно это место. Сколько вечеров она, сидя перед зеркалом, смотрела остановившимся взглядом себе в глаза и напевала? А я сидел за ее плечом, неподвижно, забыв, как дышать, как загипнотизированная морская свинка, смотрел смотрел смотрел смотрел...
Я встал на колени и смотрел на нее. Уже другую. Такую одиноко красивую и равнодушную. Ее белое платье и травы... Травы как волосы. Они развевались, качались, замирали, плыли. У меня голова закружилась. Мы с ней будто летели. Нас кто-то нес на спине... Кто-то, чьи волосы вот здесь развевались. Ее белое платье и бедра. Матовые бедра. И белое-белое, как новое, платье...
До этого я не знал красоты. Я был как немой, с вытаращенными глазами. Я чувствовал восторг, особенно когда видел маки! Совсем маленький. Мать рассказывала, что я их срывал и сжирал! Я тоже кое- что помню.
Пшеничное золотое поле. Подвижное, оно волновалось, и тени облаков ползли по его золотой шкуре. Красные маки. Мать меня поднесла к цветку.
«Ты задрожал! Затрясся как сумасшедший! И ухватил цветок! Ты не моргал, смотрел на него, а я считала раз-два-три... Ты не моргал минуту! Тебя будто паралич разбил! А потом ты его взял в рот и... сожрал! Не моргая! А я думаю: ну, нажрется мака и уснет... »
Она-то знала: самые красивые цветы — самые ядовитые. Точно знала. Всегда. Помню это особенное содрогание... Я будто выпил что-то отравленное.
И действительно, спал потом трое суток. Не ел, не пил. Врач сказал, что все пройдет. Пройдет... Он проснется...
Ха. А ведь я все слышал! Все абсолютно. Я и не спал! От доктора пахло умиротворением и новыми ботинками. Я слышал его спокойное коровье дыхание. Это было оцепенение. Да. Я стал как камень. Не мог ни рукой, ни ногой пошевелить! Даже слезу не мог пустить! Скажу честно, мне не хотелось просыпаться. Это было так приятно. Так ново.
А здесь было другое. Другое...
Красота без содрогания. Красота без желаний, без прошлого, без воспоминаний... Мой мир был узким, и только смерть, ее смерть сделала его безграничным...
И если бы в эту секунду здесь с нами был тот, кто мог бы снова сделать ее живой... Тот, кто сказал бы: «Встань! Встань!» — я бы валялся на земле, умоляя его не делать этого... Умоляя его не произносить этих слов! Умоляя его уйти и оставить нас одних. Да. Как раньше...
Только остаться с ней. Здесь, на этом месте, на берегу. Остаться с нею, быть рядом. Так. Быть так.
Не прикасаясь взглядом к ее телу, я смотрел только на платье. Оно ласкало мой локоть. Прикасалось и отходило, как живое.
Я закрыл глаза от этого прикосновения...
Вся моя жизнь до этого была сном. И только в этот момент, лежа со своей мертвой сестрой, я почувствовал себя дома. Дома... Подождите... Да. Побудьте здесь. Еще немного... С нами...
Это место стало моей тайной. Моим храмом. Да. Так тяжело... Ох, как тяжело владеть тайной! Так трудно ее выносить... Я уже не мог ее забыть. А что нужно, чтобы стать властелином тайны?! Нужно ее забыть. А что я мог поделать?! Что?! Я ведь понимал, что уже не смогу, не смогу забыть эту тайну, это место... И я со всем этим должен был жить.
Возвращаться на этот остров в своих снах... Мысли вертелись — как она там, что там случилось, раки, может, туда уже добрались?! Точно! Сколько можно? Учуяли и медленно теперь скользят по дну! Приближаются! Раки нашли ее! Щелкают хвостами! Я видел их клешни! А ее платье из белого стало серым! Они рвали ее плоть!
Я уже говорил, что мать любила рыбачить? И не просто рыбачить, а рыбачить именно в этом месте,
