Спасите... Это ведь ничего не стоило! Я ведь был свободен по утрам, целый день, только баньку истоплю, надену платье красное и захожу...
Почему я принимал все это? Почему я жил все это? Даже не удивился, когда увидел: моя мать — сумасшедшая. Никаких чувств. Я просто это увидел. Да. И что? И ничего.
Раньше вставали с правой ноги, теперь с левой! Раньше варили щи, а теперь борщ! Не больше и не меньше. Почему? Я даже не думал, что может быть иначе. Я будто спокойно ждал. И когда это произошло, когда она мне сказала: «Надень свое красное платье», — я с пустой головой начал шарить в шкафу. И когда примерил его, то и тогда ничего не чувствовал. Будто всегда, всю жизнь носил платья! Да-да, я знал, что с ним делать. Оно лежало на полу красным кругом. Здесь. И я вошел в этот круг.
Я нашел Ольгу... И теперь каждое утро — с ней. Спускал лодку, петлял, надо было проверить, не следит ли мать... Она была такая... Все могла скрыть, а потом внезапно — раз, и ты просыпаешься связанный по рукам и ногам!
Я отправлялся к ней, как в храм. В одно и то же время. В конце концов, может быть, я был еще более сумасшедшим, чем наша мать... Я же обхитрил ее! Ведь это я каждое утро видел Ольгу. Я, а не она! Мать сошла с ума от горя, а у меня не было горя! Она потеряла все! Все! Свою дочь! Свою любовь... Свою надежду! А я... Я ничего не потерял. Нет. Наоборот.
«Эй! — кричит мать мне в ухо. — Где твои месячные?! Что, опять?.. Опять не пришли?!»
Она боится. Она думает, что я — беременна! Я не могу с ней говорить. В носу щиплет, из глаз льется. Мы в бане. Я тру ей спину. Ей уже ничего не докажешь! Ничего...
«Не прики-и-дывайся, дочка! Опять с солдатами гуляешь? Ты что, оглохла?! А? Я с кем говорю?!»
Я усмехаюсь. Лицо само по себе. Оно что-то делает само. Мать гладит меня по ноге. Она закрыла глаза. Сейчас начнет шептать свои заклинания. Она уже ничего не слышит. Ничего. Никто ей ничего не скажет. Никто...
Соседи... Соседи...
«У тебя выросла красавица дочь... Но... Прости меня. Она себя ведет как блядь. Ты посмотри только, какой у нее купальник? Ты смааатри. Она станет сукой! Извини. Да-да. Я хочу ей добра. Солдаты! Она же к ним ходит. К ним! А они хуже цыган! Хуже гонщиков!»
И так в оба уха матери. В левое, потом вздох, перекур, а потом с новой силой в правое... Эти кобры окружали мать и так раздували свои капюшоны, что она становилась невидимой! Эта наша-то мать! Она стояла как зачарованная! Едва-едва не закрывала глаза! Они шипели ей в ухо, соседушки, а мать стояла, и пыльная юбка полоскалась устало. Теплый хлеб остывал в сумке. Она стояла, опустив голову. Как на страшном суде. Я скрипел зубами, в животе бурлило от голода.
Я их проклинал. Мечтал, пожирая корку, что вот мать перекинется черной свиньей! И покажет им, чей козырь старше! Уведет их мужиков, мужей, помахивая юбкой, блестящей от звездной пыли, и насмерть укачает! Я видел все это так четко, что сам подпевал матери! «Толпой! Кучней, мужички! Бабы в сторонку!»
И тут начиналось. «То не туман поднимался с болот... То не облако черное легло на гору... То красота сошла с неба... Сошла и села и распустила косы и запела и волосы расчесывала... Откуда она взялась, никто не видел... Только теперь у реки сидит девушка и поет, глядя в воды... И зовет душу... Не смотри ей в глаза... Синий огонь... Не смотри в ее воды... Там души спят... Не смотри на отражение ее... Его нет... А посмотришь... Потеряешь душу свою... Засмеешься — не проснешься... Не проснешься — все забудешь... Мимо пройди... Мимо пройди... Но не пройдет мимо парень... Не пройдет мимо красавец... И душу свою отдаст... И в черные воды смотреть будет... И пропадет навеки... »
А? Нравится песенка? Вот бы мужички-то ее послушали! В речке бы столько корма ракам! А то отощали! Давно никто не тонул! Ни человек, ни лошадь, в крайнем случае! Да так бы просто утречком послушали бы, как мать за водой идет в колодец! Идет и напевает! Да волосы бы не просто дыбом встали! Полысели бы у них шапки!
Соседи... Вот и напели! Мать и так была вне себя, каждый раз она обнюхивала Ольгу! Ходила вокруг и обнюхивала зажмурившись! От нее эти проклятые солдаты отрывали дочь! Кусок ее тела!
А когда Ольга побрила голову... Она подстригалась наголо! Ее пшеничные тяжелые волосы! Она решила уйти к ним! В казарму! Она молча, зло надевала галифе. Не попадала в штанину! Снова! Она подворачивается, перехлест! Потом гимнастерка!
Я не верил. А кальсоны! Она даже кальсоны надела! Со щелью впереди! Чтоб писать! Черт, это была не шутка! И ремень, меня добил ремень! Широкий, настоящий солдатский! Вот когда она им перепоясалась — я понял, что все.
Я закрыл глаза. Это была настоящая война, настоящая воздушная тревога! Дело было за малым! Не хватало воя сирены! Она всем нам, матери, дяде, мне, всей деревне объявила войну! Горе, реке, полям, цветам и травам! Хотя я перегнул! Наплевать ей было на поля и травы! Ха! Она их уже и так победила! Они сдались без боя!
Мать остановилась, как будто увидела... Что? Она увидела своего мужа! Того самого! Моего отца! Черт! Она так была на него похожа! Ужас! Откуда я знал?! Откуда?! Да не важно! Стоило только посмотреть на мать! Сразу все ясно! Как божий день! Я сел на пол, разинув рот! Передо мною стоял мой отец. Ни больше ни меньше!
Мы трое были среди развалин! На глазах, за пару секунд жизнь превратилась в пепелище! А мать, она ведь строила, поправляла, чинила все это. Она чувствовала — уже витал запах гнили, запах пожарища! Уж кому-кому, как не ей было знать этот запашок! Все вокруг и раньше было полно плохих предзнаменований!
И вот теперь она смотрела на меня, на Ольгу, на меня, на Ольгу... Мы, как огромные тараканы! Она никак не могла поверить! Все рушится!
Она даже успокоилась. Нужна ведь передышка. Но ненадолго! Нет. Она нас прожевывала! Как тигр! И теперь снова готова для следующего куска! Ольга... Сначала она, а потом мать примется за меня! Точно! Все! Пиздец!
Но я-то ладно. Я мог уползти в угол. Прикинуться глухим слепым немым! Я мог все переварить! Все! Меня можно кантовать бить толкать перетаскивать! Да. Через меня можно спокойно перешагивать! Я даже ухом не поведу! Надо разгребать снег? Пожалуйста! За водой? Пожалуйста! Помои вынести на морозе, ковылять по двору, а потом на дорогу, в колею? Всегда пожалуйста! Белье нести на реку? Стоять, прыгать на одной ноге, потом на второй, мороз, ждать, и обратно с кучей простыней, белых простыней, а для чего, для кого? Но все равно! Всегда готов! Снежки жарить? Поджигать дождь? Да пожалуйста! Мне это ничего не стоит!
Она смотрела на меня не мигая, не отрываясь. Она втягивала носом воздух. Конечно, потянуло человеческим духом! Среди этого пепелища внезапно она уловила запах человечинки. Сквознячок... Откуда-то дует, пробормотала она, дует... И поежилась.
Мы все могли уползти, подохнуть, утонуть, исчезнуть! Смыться! Это была развилка! Перекресток! Камень! Пустой камень! Никакой надписи! Мы могли переглянуться с сестрой и тихой сапой, на полусогнутых съебаться в переулочек! Тоже могли пойти на запах! Довериться своему нюху!
А вот мать... Она не могла уползти. Она не могла закрыть глаза. И даже! Свет был такой ослепительный! Он ослеплял даже закрытые глаза! Да. Вот так это было. Вот так...
Мне было так хорошо с ней здесь. В ее могиле. В реке... Она вернулась домой. Может быть, в этот день, впервые, в первый раз за всю жизнь, я был в мире с самим собой. Может быть... Да. Под этим небом. Странным, цвета лазури... Цвета кристалла...
Идолы юности не знают ни зла, ни пощады. Я не дотрагивался до ее тела. И в голову мне это не приходило. Так здесь было спокойно, так неподвижно. Я лежал рядом, с открытыми глазами, и вода то набегала, то отходила... В небе стояло огромное облако. Оно напоминало гору, гигантскую гору, вершина которой была недосягаема. Как гора, покрытая туманом, утренняя, пророческая гора... От этого облака, от этой горы веяло тревогой, исполнением судьбы. Меня начала бить дрожь.
И тут, в этот момент, я обнял свою сестру! Свою мертвую сестру! Повернулся к ней лицом и обнял! От нее веяло холодом!.. Холодом и рекой! Темной рекой! Я отскочил, и она снова, взбив фонтанчик,
