На этом кладбище тополей были захоронены еще и лодки. Треснувшие от жары, со сгнившими ребрами, отшлифованные ветрами и нашими телами. Мы на них грелись, спрятав посиневшие губы в колени.
Я видел их спины издалека. И уже издалека начал выбирать одну, ту единственную, которая станет гробом для Ольги. А вдруг вернусь, а ее уже не будет?! Она исчезнет! Ее кто-то найдет!
До этого островка было уже недалеко. Я мог до него добежать! Черт! Я носился между лодками, как взбесившийся таракан, и никак не мог выбрать! Они все были слишком старые! В одной не хватает трех досок, у другой корма вся сгнила, а третья совсем вросла в берег, трава торчит сквозь щели! Я не смог ее сдвинуть. И кроме! Сквозь щели ведь все видно! Ее могли увидеть. Какой-нибудь рыбак, старикан, наткнется, увидит лодку брюхом кверху, глаз у них — «А... раньше ее здесь не было... ». И подгребет, они все любопытные, а потом так заорет на всю деревню, что сомов слепых разбудит...
Мечась по острову, я никак не мог найти подходящую. Пока наконец не заметил одну совсем ржавую плоскодонку, она была из листового железа, деревянные лавки сгнили, и окантовка по бортам так высохла, что отваливалась кусками. Мы на ней никогда не сидели. Железо так накалялось, что в заднице у нас в три секунды все закипало!
Одному это было трудно — перевернуть железную, вросшую в берег лодку. Попробуйте-ка с гробом побегать! Да еще и с железным! Ничего. В тот момент у меня сил было как у шестерых. Я смог ее перевернуть и спустить на воду. Осталось только привязать, и можно снова лететь. У-у-у! Когда дело за малым — все может рухнуть! Точно! Ни веревки, ни цепи!
Пришлось у ивы отломить ветку, а это еще та работенка! Крутишь-крутишь, ни ножа, ни гвоздя! Сырая ветка, одним словом. Вернее — двумя. Я все-таки ее открутил и, просунув в кольцо этого ржавого гроба, положил на корму, а сам сел сверху. Так. Ловко. Вуаля.
Я испугался, а вдруг вернусь — ее нет, она исчезла! Но нет, она была здесь. Дома. В нашем с нею доме. Она ждала меня...
Я тоже ждал. Да. Долго-долго...
Точно так же, когда я решил — все. Умру! И, как медведь ворочает ульи, — я переворачивал урны с окурками возле тубдиспансера. Закурил один, глубоко-глубоко затянулся. Я-то думал, вот сейчас сейчас сейчас умру! И это было так удивительно... Такое чувство ожидания... Что — вот-вот... Сейчас. Или нет. Сколько? Сколько надо ждать? Те, которые бросали бычки, — умрут скоро. Эти худые дядьки с блестящими глазами. Значит, и я умру. Я мечтал о старших братьях, и думал об этих смертниках как о братьях. Я не знал, что они могут выздороветь. Они для меня были умирающие братья. А старшие братья созданы, чтобы умирать.
Но не получилось. Я не сдох. Окурки не действовали. Еще бы! Знал бы я свое здоровье! Меня надо было расстреливать из пушки! Засунуть в задницу мешок пороха и поджечь! А я окурки пробовал! Ха! Я играл. Да. С жизнью. Бросал ей мячик. Слишком много здоровья... Все — слишком.
«Ешь мух, — советовал мне Сенька. — Мой одноклассник так сдох. Ему муха в рот залетела! Правда. Не вру».
С Сенькой мы давно-давно играли в куклы.
Муха?! Он подох от мухи?! Я не мог себе этого представить! Как?! Неееееет. Я бы так не стал. Так не очень хотелось. Чтоб в меня муха залетела? И там летала внутри?! Нееет. Это не годилось. Но умирать- то все равно было надо! Надо было что-то придумать! Так хотелось играть... И мяч. Жизнь была так весела! Так кругла. Дайте пацану мяч — и вы увидите!
Надо мною глумились мужики. Я ведь всем в округе растрепал, что хочу умереть. Мужики трепали меня по щеке, а пацаны постарше катались со смеху!
Я не понимал, откуда такое презрение. И до сих пор не понимаю. Кто я был для них?.. Отброс, шлак, еж без иголок, волчонок, который не переваривает мясо! Мужик, который не может поднять перышко! Баба без пизды! Водка без горечи!
О-о-о... Я бы хотел быть так далеко! От этого места! От этих снов! От этой могилы! Я бы хотел забыть... Забыть это место на берегу. Да. Закрыть глаза, и все исчезнет! Это все только сон! Ведь так? Сон и все! Пусть все это — сон! Пусть ужасный, но сон! Ведь так? Этого не было на самом деле!
Но я просыпался во сне, ни черта не понимая, где я, что я... И раки были здесь, ползали по простыне! Эта их тяжесть! Проклятые! Отвратительные рыцари разложения! Я вскакивал и начинал их стряхивать с простыни, махал ею и просыпался... И что? Я не мог пожаловаться. Я же хотел, чтоб все это было сном...
Это был далекий стон, зов земли, которая сонно пережевывала нас с Ольгой... Меня и ее. Там, в нашем найденном доме. И ничто не могло разбудить землю от этого сна.
Меня это сводило с ума. А тут еще мать.
«Ну что ты возишься?! Давно пора затопить! А ты еще и воды не натаскал!»
И это в такую жару! У меня мозги плавились, а она хотела баню, она хотела согреться, она хотела, чтоб «ее красавица» потерла ей спинку! Мы с ней были из одного теста. Она тоже хотела видеть сны!
Я вдруг заметил, что она превратилась в старуху. Нет, не в бане! Когда я тер ей спину, я ничего не видел. Нет. Когда она обнимала меня ночью, чтобы уснуть, я тоже ни черта не замечал.
Только однажды ночью — она начала бормотать свои заклинания, я отодвинулся, она расслабилась, смотрела в потолок, а я все отодвигался, и свет луны попал на ее лицо, проник внутрь, под кожу, затек в морщины, и я почувствовал, как у меня волосы зашевелились! Рядом со мною лежала старуха! Незнакомая, страшная... И волосы седые падают на мои губы.
Стоило мне только пошевелиться, она была начеку! Цап-царап!
«Ну куда ты? Спи-спи... Моя красавица... Ну полежи еще... Холодно мне... холодно. Согрей свою мать... »
И прижимает меня к себе. Она была такая сильная! Ни за что бы не подумал! Как только я напрягался, как только начинал сопротивляться, совсем немного, чтоб она не злилась, это и не назовешь сопротивлением, это, наоборот, напротив, еще больше ее возбуждало! Она становилась как фурия! И откуда только силы у нее брались?! Я был опутан, связан, в ход шли и руки, и ноги, и волосы! Что я мог сделать? Что? Стоило мне пошевелиться на кровати, стоило только вздохнуть, кашлянуть — она открывала свой глаз.
Я бы не удивился, если б утром она застучала костяной ногой! Я не шучу. Я боялся. Кто знает, что она выкинет? Она ведь стала чужой! Совсем-совсем!.. Что от нее ожидать? Подойдет и отъест мне руку!
Мне было не до шуток! Абсолютно! Она превратилась в другого человека! Что у нее на уме? Захочется ей чего-нибудь вкусного и подумает, что я — свинья! Да просто увидит меня свиньей! Удивится, почему это свинья в постели лежит? А? Связанная, спящая свинья! Ага! Связанная... Готовая к употреблению! Оденется она и пойдет к своему братцу, ведь у него есть кое-что. Что?! Ручная пила «Дружба»! И, вернувшись, поставит большую кастрюлю на газ греться. Дернет цепь и заведет пилу!
Я всегда спал крепко под утро. И глазом не моргнет, отрежет ногу или руку! И потом сварит ее в большой кастрюле, и сядут они, сестра и братец, есть мою ногу...
О-о-о... Я бродил в лесу своих кошмаров. И все- таки шел с нею в баню, ложился с нею в постель... К стенке. Может быть, я был заколдован? Как курица. Она несется без головы по двору, истекая кровью. Не знаю. Я жил в этом лесу, в этом доме, как в сказке, и сказка эта была без конца.
Потом она решила меня привязывать. Она устала меня пасти. Ведь даже сумасшедшие устают. Не поспи-ка три ночи!
Я спал так крепко, что, когда очнулся, был уже пристегнут! Ремень, тонкий, сыромятный. И все это во сне! Раньше, как только она меня обвивала руками, ногами, я мог еще надуваться, пыжился, а потом, когда она дремала и расслаблялась, я мог шевелиться. Даже удавалось перевернуться на другой бок! Представьте себе! Перевернуться на другой бок в объятьях человека, который тебя может спокойно придушить!
А теперь я не мог пошевелиться. Вернее мог, только чего мне это стоило! Ремень был узкий, для чемодана, и врезался в щиколотки и кисти!
Почему я все это терпел? Почему? Почему не пошел в аптеку, в ментовку, куда-нибудь, к людям, на берег, где мужики пьют пиво, и сказал бы, что — все!.. Да! Крышка! Люди! Люююди! Спасите меня!
