— Это было сделано, чтобы идеально скрыть дверь. Ее нет. Знаешь, что смешно? Он использовал в устройстве входа-выхода тот же секретный рычаг, что и давно умерший отец нашего общего любимца Бакха. Этот смертный сооружал сокровищницу для египетского фараона и пристроил тайную дырку. С нее и началось восхождение к свету. Тебе нравится?
Дева Афина стояла перед бездной, особым образом сложив руки. Собственно, бездна была всего лишь высохшим соленым озером, но Афина видела на его месте кое-что иное.
— Те, что остались, отзовитесь! — произнесла она очень тихо и очень торжественно.
Песнь двадцать первая
О самом взятии города врали мало. Поэтому рассказать что-то оригинальное трудно. Разве что два эпизода, совершенно упущенные аэдами, летописцами и сплетниками. Ночь в храме Афины накануне. И подводный бой.
Елена скользнула в боковой притвор храма — никто не увидел ее. Ее и нельзя было увидать в кромешном мраке: факелы горели только у ворот да кое-где на стенах. Осажденным приходилось уже беречь смолу.
Она пряталась с привычной легкостью, похоже, это не было впервые. Внутри Елена тихонько засмеялась: ей припомнилось, как всего дней десять назад она привела сюда стражу, чтобы схватить Одиссея, как она боялась своей тайны. Теперь она не боялась даже смеяться в темноте.
— Подойди сюда! — сказала она громко, звонко.
Это был вызов. С некоторых пор страха в сознании не осталось.
Елена Прекрасная почувствовала прикосновение. Она уже готова была нырнуть вслед за сердцем: когда не видно, можно было ошибиться, представить, будто ее трогает настоящий, прежний повелитель, и тогда каждая часть тела прыгала от радости, желая следовать за ним.
Но Одиссей был резок, порывист, скор. Нет, ошибиться не выйдет.
Она ценила сам короткий момент, первое прикосновение и ее ответ были мгновенным контактом с тем, с первым, главным. Он зачем-то отдал ее Парису и был прав. Она нарушала законы с Одиссеем и почему-то знала: ему это нравится.
Ахеец опрокинул на спину троянку, египтянку, спартанку — кого? Посреди тишины, почти в самом центре храма богини-девственницы она, не скрываясь, выкрикивала южные слова любви.
Троянский прорицатель Гелен выслушал слугу.
— Ты говоришь, из храма раздаются звуки?
— Я проходил мимо, незнакомая речь, чужой язык…
— Но это знак! Богиня подает какой-то знак Трое! Ты один слышал?
— Да, я был один, я нес птицу…
— Какую птицу? Вещую, для гадания?
— Нет, — слуга опустил глаза, — птицу для еды. Вернее, полптицы.
— Как досадно, что слышал ты, а не я.
Гелен вскочил:
— Пошли! Скорей!
— Позвать стражу?
— Ни в коем случае!
Он слишком быстро все делал, и слишком быстро все закончилось. Будь на месте Одиссея Парис или Дионис в прежнем образе Ба-Кхенну-фа, их бы неминуемо застали вместе. Но потому Одиссей и был избранным Афины, потому и позволено ему было безнаказанно сойтись с женщиной в ее храме, что он спешил жить. Он спешил, даже когда достигал удовольствия. Ему важно было свершить: овладеть Еленой, вот миг, вонзиться в нее, сжать, слиться… Там, где Парис заставлял ее извиваться и часами продлевал наслаждение, Одиссей давно уже был готов к бою, к следующему действию, к новым ласкам, но никогда не находил удовлетворения.
Поэтому Елена не застала его со стражниками в храме тогда, и поэтому Гелен опоздал сейчас.
— Куда ты меня тащишь?
— Ты идешь со мной по доброй воле. Просто нам надо успеть.
— Но куда?
— Успеть до утра.
— Утром… Атака?
Елена остановилась, попыталась заглянуть ему в лицо. Но луны не было на небе, а от звезд Одиссей умел прятаться.
— Последняя атака? — спросила она.
— Мы идем к твоему мужу.
На полвздоха она потерялась, затем спросила:
— Менелай здесь? В городе?!
— Мы идем к Парису.
— Он тебя убьет.
— Ты же знаешь. Он не может меня убить.
Одиссей потянул ее за руку, она упиралась.
— Успокойся, — сказал ахеец, — я тоже не могу его убить.
Хоть Елена и упиралась, в ней пробудилось дикое, неукротимое озорство. Такого не было ни на юге, за морями, ни с Парисом. Оно пробудилось не только что, однако недавно и постепенно набирало силу. Ее веселила новая встреча Одиссея и Париса. И она сама решила, какой эта встреча будет.
Парис ходил по дому, не замечая слуг и меряя просторные комнаты мягкими, неслышными шагами.
Нет, сказала себе Елена, чувство обреченности, когда они втроем сидели в одной комнате, не повторится.
— Где ты была? — задал Парис самый обычный, самый повторяемый мужчинами, да и женщинами, самый надоевший богам, всегда одинаковый, вечный вопрос — ровесник бессмертных.
Но Елена ответила не так, как все женщины. Она ответила правду.
— Я была в храме Афины.
— Что ты там делала?
— Я занималась любовью с тем самым ахейцем.
Парис подумал. Смертный, собственными глазами видевший двух богинь вместе, хочешь не хочешь, меняется. После того случая Парис слегка тосковал по образу Афродиты, примеряя его к прекраснейшей из женщин — своей ночной подруге, практически жене.
— В храме? — уточнил он.
— На полу, — ответила она.
Пока Парис не увидел богинь, он не спрашивал себя, соразмерна ли цена, стоит ли Елена родного города. Он и потом не сомневался. Но ему стало интересно: существует ли город, соразмерный Афродите?
Впрочем, та, что была с Афродитой, ему тоже понравилась. Он не знал, что это и есть Афина, обладательница храма.
— Где он? — спросил Парис.
— Здесь.
