борьба между сдержанностью и желанием открыться. Значит, тайна! Ей готовы рассказать страшную тайну, нечто, это она отчетливо поняла, чего Штерн никому не рассказывал. Касается ли эта тайна денег, каких-то неблаговидных событий его прошлой жизни, деталей, которые объясняли бы стремительность его взлета, или, может, речь пойдет о женщине? Полная внимания, Констанца затаила дыхание.
– Никогда раньше и никому я не говорил об этом, – медленно начал Штерн. – И никогда больше не буду рассказывать. Но теперь ты моя жена, и я хочу, чтобы ты знала. Это касается моего детства.
Мальчиком, сказал Штерн, он был богобоязненным ребенком религиозных родителей и носил ермолку. Учитывая, что он практически не покидал еврейского района Уайтчепеля, мальчик находился в безопасности, чего нельзя сказать, если он осмеливался уходить за его пределы. Мальчишки-иноверцы кидали камни в евреев; некоторые улицы им удавалось миновать, а другие – нет.
Однажды, возвращаясь после того, как он выполнил поручение отца за пределами еврейского квартала, и едва только повернув за угол, он наткнулся на группу таких ребят. Он был один, девятилетний мальчик. Ребята эти были и старше, и крупнее, и сильнее его; их было восемь человек. На нем был надет камвольный камзол, дорогое одеяние, которое отец позволял носить только по специальным случаям. Его содрали с него, располосовали ножами и бросили в грязь, а двое из ребят, заломив ему руки, держали, заставляя смотреть.
Когда с одеждой было покончено, одному из ребят пришла в голову другая забава. Они сорвали ермолку у него с головы. Один плюнул в нее, другой помочился, а третьего осенила блестящая идея запихать ее Штерну в рот. Они потребовали, чтобы он съел ее. Когда Штерн отказался, они стали избивать его и, швырнув на землю, пинать ногами. Ударом каблука ему сломали нос. Грязно понося его мать и сестер, они продолжали бить его ногами, пока наконец, утомившись, не оставили в покое.
Когда он вернулся домой, мать залилась слезами. Его отец, маленький чахлый человек, взял палку и отправился на улицу искать этих мальчишек, но вернулся ни с чем. Эта история окончательно подкосила его. Вскоре он подхватил воспаление легких и умер. На руках у матери Штерна осталось шестеро детей – Штерн был старшим, – и рассчитывать ей было не на кого. Штерн по настоянию дяди, тоже портного, оставил школу и встал к портняжному столу отца. Позже, когда ему минуло тринадцать лет, его взяли мальчиком- посыльным в торговый банк в Сити, где он получал пять шиллингов в неделю.
– Так я начал заниматься бизнесом, – сказал он.
Наступило молчание. Констанца ждала, что ее муж продолжит повествование. Конечно, думала она, это еще не вся история. Она почти догадывалась, что за ней кроется. Спустя некоторое время, когда Штерн продолжал молчать, она села, позволив простыне сползти с груди. Она коснулась его рукой.
– Я слушаю, – сказала она. – Расскажи мне все остальное.
– Остальное? – Штерн повернулся, невидящими глазами взглянув на нее. – То есть… остального нету. Я рассказал тебе все, что хотел.
– И это все? Но, Монтегю, я ничего не понимаю. Я предполагала, что с тобой произошло нечто подобное. Существуют предрассудки, ужасные предрассудки и…
– Нечто подобное? – Штерн встал. Он стоял, глядя на нее сверху вниз. Констанца, слегка застонав, сделала попытку обвить его руками вокруг талии.
– Монтегю, не смотри на меня так! Ты не понял. Это ужасная история, я сочувствую тебе. И все же вижу, тут должно быть что-то еще, о чем ты умалчиваешь. Расскажи мне – прошу тебя, расскажи. Я пойму, что бы ни было…
– Больше ничего нет.
– Монтегю, дорогой мой, мне ты можешь рассказать. Я же твоя жена. Пусть будет самое ужасное, я пойму тебя. Я даже могу предположить. Ты нашел этих мальчишек – ты знал, кто они такие. Ты все время выслеживал их и наконец, много лет спустя, отомстил. О! – По ее телу прошла легкая дрожь, глаза заблестели. – Я права! – я вижу это по твоему лицу. По глазам. Ты сделал что-то очень… ужасное. Что это было? Ты убил одного из них, Монтегю? Когда я смотрю на тебя сейчас, то не сомневаюсь, что ты мог убить. Да? Да?
Штерн развел ее сцепленные руки. Он сделал шаг назад. У него было такое холодное выражение лица, что Констанца замолчала.
– Я никогда не знал этих мальчишек. Я никогда больше не видел никого из них. У тебя слишком бурное воображение, Констанца, и сверхактивное. Ты ничего не поняла, моя дорогая.
– Ничего не поняла? – Констанцу уязвил его тон. – Ну и хорошо, пусть я непонятливая дура. Но сегодня день моей свадьбы. И я не предполагала, что в мою брачную ночь мне предложат вернуться в Уайтчепель. Однако даже в таком случае тебе бы стоило получше мне все объяснить. Так излагай же, Монтегю, почему бы и нет? В чем дело?
Снова наступило молчание. Видно было, что в Штерне происходило какое-то борение.
– Ты так обаятельна и желанна. Твоя кожа. Твои волосы. Твои глаза… – Штерн остановился. Он смотрел на Констанцу, которая уже начала ощущать запах победы.
Она опустила глаза.
– Я подумала, что ты считаешь меня уродиной, Монтегю, вот почему я такая глупая и несообразительная. Я…
– Ты не уродина. Никогда еще я не видел тебя такой красивой. – Легко и нежно он погладил ее по шее. Отбросил волосы с лица.
Констанца подумала, что он чем-то смущен – Штерн, которого ничего не смущало! И тут он отстранился от нее.
– В тот раз я был изуродован, вот в чем дело. Было изуродовано мое мышление и – кто-то может сказать – и мое сердце. Я хотел, чтобы ты это знала. Если ты будешь в состоянии понимать суть моего характера, если тебе это будет нужно, то мой рассказ поможет тебе многое объяснить. Понимаешь, это унижение крепко мне пригодилось. И давным-давно я понял, как мне повезло.
Он сделал паузу. В первый раз Констанца начала осознавать, что, должно быть, она допустила серьезную ошибку. Тон, которым он к ней сейчас обращался, был столь вежлив, что у нее мороз прошел по коже.
