глупейшую реплику о Страсбурге:
– О, но, конечно же, вы там были во время войны, Френк, не так ли? И вы видели этих знаменитых гусей? Бедные маленькие гусики!
Когда она стала выступать таким образом, я была готова провалиться сквозь землю от стыда и унижения, но пожалела ее.
В первый раз, насколько я могу припомнить, стал виден ее возраст. Она сделала слишком обильный макияж: пурпурная помада так и бросалась в глаза. Ее платье было из разряда «высокой моды», но оно было слишком изысканным для ленча: Констанца сделала ошибку, надев платье, которое уже не льстило ей, с кричащими украшениями, как бы стараясь выделиться. Да, я жалела ее за все это. Я жалела ее за эту ужасную подчеркнутую искусственность, с которой она говорила, за безвкусицу ее реплик, за банальность тем, к которым она прибегала. В тот день не было и следа острого ума Констанцы; стареющая женщина, некогда красивая, она властвовала за столом бестактно и бессмысленно, прерывая разговоры вокруг, вмешиваясь в них и не слушая ответов – ох, как мне было стыдно, и все же я жалела ее.
– О Господи, о Господи, – сказала мне Констанца позже в тот же день. – Какой провал! Понимаешь, я так нервничала, я так старалась понравиться ему. И чем больше старалась, тем хуже выходило. Ох, Виктория, он не возненавидит меня, как ты думаешь?
– Конечно, нет, Констанца, – сказала я со всей доступной мне убедительностью. – Френк тоже нервничал…
– Он – нет! Он был совершенно спокоен. Он восхитителен, Виктория, – и он может быть очарователен. Я никогда этого не могла даже предполагать! Порой тебе удавалось его расшевелить… Не знаю, он был сдержан и не очень разговорчив, но так мил с той ужасной старой графиней. Глуха как пень! Понимаешь, я думала, что они смогут поговорить о Германии. Откуда я могла знать, что она явится без своего слухового аппарата?
– Констанца, у нее никогда не было слухового аппарата.
– Чушь. Я уверена, что он у нее есть. Большой, из пластика, ярко-розовый – я его четко помню. Во всяком случае, это не важно, потому что твой Френк справлялся с ней блистательно. Она просто обожает его! Помог ей надеть пальто, проводил до машины, выслушивал все ее неразборчивые и жутко утомительные истории…
– Все в порядке, Констанца. Она понравилась Френку. По крайней мере, он не считал ее скучной.
– Но другие! – застонала Констанца. – Я не сомневаюсь, он проклинал их. Виккерс рассыпал свои ужасные «до'огой», как конфетти. Бобси отпускал свои идиотские замечания о венграх и русских – ты понимаешь, что он не имеет ни малейшего представления, где эта Венгрия находится? А потом Бик – о Господи, ради всех святых, как мне взбрело в голову пригласить Бика? Как я могла сделать такую глупость? У меня вылетело из головы, как он ужасен, когда пьян. Ты помнишь?.. – На лице ее появилось смущенное выражение. – Тот ужасный момент после ленча, когда он хотел сесть и промахнулся мимо дивана? Похоже, он вообще не стоит больше на ногах – и я не могла удержаться от смеха. Глаза у него были круглые, как у совы. Это было смешно, но в то же время ужасно неприятно…
– Констанца, честное слово, тебе не из-за чего беспокоиться. Френк и раньше видел пьяных. Как и все мы.
– В общем-то так и есть. Бик никогда больше и ногой сюда не ступит, как и Бобси. Их обоих с меня более чем хватит. В сущности, после сегодняшнего я хочу резко сократить наше общение с ними. Ты можешь сказать Френку: я обожаю его, но никогда больше не осмелюсь снова пригласить его на ленч. Он может прийти к чаю – только мы втроем, Виктория, и я попытаюсь вымолить у него прощение.
– Констанца, тебе не стоит переживать. Ты ему понравилась. Я не сомневаюсь, что он оценил тебя…
– Он так сказал? – с заметной торопливостью поинтересовалась Констанца.
Я попыталась припомнить, что было после того, как мы вышли. В холле я сказала:
– Френк, можешь ли ты забыть этот ленч? До последней его ужасной минуты? Констанца так старалась произвести на тебя впечатление, поэтому все пошло наперекосяк. Понимаешь, она хотела тебе понравиться.
– В самом деле? А я было подумал, что наоборот. Мне казалось, она из кожи вон лезла, чтобы не понравиться мне. – Это было сказано достаточно сухо; при тех обстоятельствах я сочла это за шутку. Тем не менее это была не шутка, но я тактично не передала ее Констанце.
– Он сказал мне, что ты более чем соответствуешь своей репутации…
– В самом деле? – стихая и погружаясь в задумчивость, произнесла Констанца. – Ну, мне он тоже понравился. Теперь я вижу – он очень умный человек, твой Френк Джерард.
– Скажи мне, Френк, – сказала я после того, как мы удрали с этого ленча. – Пожалуйста, скажи мне, что ты о ней думаешь?
– Она более чем соответствует своей репутации, – ответил он, ускоряя походку, так что мне приходилось чуть ли не бежать, примеряясь к его длинным и, как выразился Стини, чрезмерным шагам. Мы гуляли по городу, забираясь в самые отдаленные его уголки.
Стоял ясный холодный весенний день. Френк поднял воротник пальто, он шел лицом к ветру, который ерошил его черные волосы, и они ореолом вздымались вокруг головы. Он крепко держал меня под руку.
Теперь, когда мы выбрались из апартаментов, детали этого ужасного застолья стали казаться нам малозначительными. Даже за столом Френк терпимо относился ко всему окружающему, и изысканность его поведения удивила меня, хотя глаза его были полны суховатой насмешливости. Светские неприятности такого рода можно было пережить, учитывая, что потом мы вместе посмеемся над ними.
Мы добрались до дальнего конца парка и повернули к северу. Когда мы проходили мимо здания «Дакоты» и я восхищалась готическими башенками, вырисовывавшимися на фоне чистого голубого неба, Френк отрывисто бросил:
– Я знаю ее мужа. Я не говорил об этом.
Я изумленно остановилась.
