– Аминь, – ответил Фредди, глядя на витраж в память Мальчика.
– Аминь, – ответил Стини, думая о мемориальной доске, на которой он, подчинившись указанию Окленда, насчитал сорок пять имен.
– Аминь, – ответила Мод, склоняясь к ребенку.
– Аминь, – ответила Винифред Хантер-Кут, глядя на Фредди.
– Аминь, – ответила Дженна с заднего ряда, где она сидела вместе с Вильямом, дворецким.
– Аминь, – ответил Джек Хеннеси, который сидел в одиночестве в самой глубине церкви, с пустым рукавом, в своем лучшем сюртуке.
Викарий продолжил молитву. Это был тот же самый викарий, который выдавал замуж Констанцу много лет назад; он не забыл ни эту церемонию, ни Констанцу – женщину, которая потребовала, чтобы ее собачка присутствовала на торжестве. Он ясно помнил это создание, сидевшее у Стини на коленях, шумно дыша во время молитвы, зевая во время исполнения музыки и грозно порыкивая куда-то на задние ряды.
В свое время она ему не понравилась, и он поймал себя на том, что не нравится и сейчас. Унижение, которое он тогда испытал, мешало ему истово произносить слова службы. Констанца продолжала смотреть на него не отводя глаз, с выражением, которое он счел неуместным. Викарий отвел взгляд. Вместо этого он остановил его на крупной добродушной фигуре Векстона, чьей поэзией викарий искренне восхищался. Это хороший выбор крестного отца, подумал он про себя; к нему вернулся смысл произносимых им слов. Он продолжил службу.
В богослужении англиканской церкви есть одна особенность: поскольку ребенок не может говорить, крестные родители дают обет от его имени. Предварительно было обговорено, что эту обязанность возьмут на себя Мод и Фредди, которые расположатся по одну сторону купели, а Векстон и Констанца по другую. Окленд уже заранее показал им, что они должны делать.
Тем не менее, когда наступил нужный момент, что-то разладилось. Векстон, задумавшись, сделал шаг не в ту сторону. Он остановился рядом с Фредди, оставив Констанцу рядом с Мод. Ко всеобщей растерянности, викарий продолжил службу, оставив крестных отцов по одну сторону от ребенка, а двух ощетинившихся крестных матерей – по другую.
Мод, на которую Фредди возложил излишние надежды, держала себя с провокационным вызовом. Прижимая молитвенник к груди, обтянутой специально сшитым для такого случая платьем, и встопорщив мех, лежащий у нее на плечах, она подчеркнуто выставила локоть, отстраняя Констанцу в сторону.
Мод была высокой. Констанца – наоборот. Плечо Мод закрывало от Констанцы ребенка, предоставляя ей возможность любоваться оскаленной лисьей мордой, свисавшей с плеча Мод. Она была прямо перед лицом Констанцы, уставясь на нее бусинками мертвых глаз.
– Возлюбленное дитя наше, – продолжил викарий, подчеркивая каждое слово.
– Прошу прощения, – раздался спокойный чистый голос. – Прошу прощения, но мне ничего не видно.
Викарий поперхнулся. Мод не шевельнулась.
– Я вижу всего лишь дохлую лису, – терпеливо продолжил голос. – Я крестная мать и обязательно должна видеть ребенка.
– Ах, Констанца, это вы? – вскричала Мод. – Вы здесь? Я, должно быть, не заметила вас. Я и забыла… какая вы… мелкая и миниатюрная. Вот… так лучше?
Она сдвинулась на шесть дюймов вправо.
– Большое спасибо, Мод.
– Может, вам мешает вуаль, Констанца? Не приходит ли вам в голову, что лучше было бы поднять ее?
– Как ни странно, Мод, но я прекрасно вижу и сквозь вуаль. Она имеет свое предназначение.
– О, конечно. Но вряд ли тут подходящий момент обсуждать шляпки.
Мод снова повернулась к священнику. Особого уважения к их клану она не питала. Ее брат поддерживал эту церковь, она была обязана ему своим существованием, а теперь зависела от Окленда. Насколько Мод знала, он нанял и викария. Она твердо посмотрела на него.
– Продолжайте, – сказала она.
Викарий только вздохнул. Служба продолжилась. Завершив начатую молитву, он перешел к обетам, которые должны дать крестные родители. Теперь он обращался к четырем лицам.
– Обязуетесь ли вы, – спросил он, – во имя этого дитяти отвергать дьявола и его деяния, тщеславную суетность и мишуру этого мира, плотские наслаждения, отказываетесь ли вы провозглашать их и следовать за ними?
– Отвергаем их, – ответили три голоса. Мод и Фредди прозвучали в унисон, твердо и уверенно. Констанца несколько припоздала, и ее голос прозвучал отдельно. Векстон вообще не ответил. Не отрывая глаз, он смотрел на Констанцу. Викарий откашлялся: великому поэту может быть позволено быть несколько рассеянным. Векстон снова преисполнился внимания.
– О, простите. Да, я, конечно, тоже отвергаю их.
Векстон покраснел. Викарий продолжил обряд обета. Он спросил крестных родителей, верят ли они ради благополучия ребенка в Бога Отца, Святого Духа и его возлюбленного Сына, в Распятие и Воскрешение, в Святую Церковь, в церковное причастие, в прощение грехов и вечную жизнь.
– Верю твердо и неуклонно, – ответили крестные родители. Именно в этот момент службы – или так он решил потом – Окленд обратил внимание, насколько, что бы ни говорилось, была тронута Констанца. Все это время, пока произносился обет, она стояла неподвижно, сцепив перед собой пальцы. Глаза ее не отрывались от лица священнослужителя; она, казалось, была полностью поглощена его словами, лицо у нее было грустное и сосредоточенное.
