Отношение Окленда всегда беспокоило Шоукросса, и он отвернулся, избегая встречи с его глазами. У Шоукросса было ощущение – и за последние месяцы оно усилилось, – что Окленд не просто недолюбливает его. Окленд все знает. Он знает об их отношениях с Гвен; он знает или чувствует то презрение, которое Шоукросс испытывает к Гвен – презрение, которое, как Шоукросс был уверен, ему удается хорошо скрывать. Тот вопрос, который Окленд бросил ему через стол: «Как вы развлекались?», был задан с явным умыслом, специально продуман, чтобы смутить его. До чего же он ненавидит этого мальчишку!.. Шоукросс стал старательно раскуривать сигару, зная, что Окленд не спускает с него глаз. Он заерзал на стуле. Кроме всего прочего, Эдди был вне себя, что Окленд видит его таким, каков он и есть, – в общество не вписывается, с ним никто не разговаривает… Но еще не все потеряно. Откашлявшись, Шоукросс склонился к своему соседу справа, прервав болтовню о монетаристской политике.
Джордж Хьюард-Вест, запнувшись, удивленно воззрился на него. Финансист, сэр Монтегю Штерн, оказался более воспитан. Не возражая против вмешательства Шоукросса, он принял его в разговор, изменив тему, чтобы дать собеседнику возможность высказаться, и через несколько секунд они перешли от акций к опере. Шоукросс успокоился.
Монтегю Штерн был известен как знаменитый покровитель «Ковент-Гарден». Шоукросса опера не очень волновала, но, в конце концов, ее можно считать одним из видов искусства, пусть и не очень сложным. Эдди отпустил довольно удачную остроту – он это чувствовал – на тему о Вагнере и оценил великолепный жилет сэра Монтегю из шелка с шитьем. Шоукросс расслабился, и сэр Монтегю не поправил его, когда он спутал Россини и Доницетти.
Теперь Шоукросс с большей охотой отдал должное портвейну, обратив внимание, что им начинает овладевать легкое приятное опьянение. Еще несколько глотков – и он будет готов поразить всех присутствующих. Опера – это театр, а театр – это литература. Осознавая краем сознания, что глаза Окленда по-прежнему не отрываются от него, Шоукросс явно возбудился: пусть этот юнец глазеет на него, пусть попробует поймать его на какой-то оплошности, если сможет! Теперь Шоукросс больше не отщепенец, он преисполнен столичного лоска, с уст его слетают имена модных кумиров, и все они – его друзья, самые близкие друзья. Уэллс, Шоу, Барри – он просто очарователен, этот малыш Барри, – подобно лепесткам роз, нектару, бальзаму.
Сэр Монтегю слушал молча, временами кивал, раз или два – Шоукросс не обратил внимания – качал головой. Эдди овладевало возбуждение, и он даже позволил себе искоса бросить триумфальный взгляд на Окленда. Он спасен, он в безопасности! Когда речь идет о литературе, Шоукросс находится на своей территории. Здесь, на этих высотах, никто не осмелится унизить его, никто не позволит себе презрительно фыркнуть – во всяком случае, никто из сидящих за этим столом. Сэр Монтегю? Он, конечно, культурный человек – умный и знающий, это да, но внимание сэра Монтегю только усиливало ощущение безопасности, которое пришло к Шоукроссу.
Сэр Монтегю – единственный из всех, кто не может позволить себе смотреть на него сверху вниз. Он не имеет права презирать Шоукросса за его происхождение, его образование, его манеры и одежду. Все очень просто: сэр Монтегю – еврей. Родом он, во всяком случае, так гласят слухи, из самых низких слоев, и хотя поднялся очень высоко, происхождение его и в расовом, и в социальном смысле никогда не будет забыто. Оно сказывается в чертах его лица, его можно узнать по жилету, проскальзывает, пусть и редко, в голосе, богатство певучих интонаций которого говорит о Центральной Европе, а не о графствах Центральной Англии.
Шоукросс, конечно, презирал евреев, так же, как женщин или рабочих, и ирландцев, и всех людей с темным цветом кожи. Давая понять сэру Монтегю, что он считает его союзником в противостоянии мещанам, Шоукросс не позволял ему забывать, что он, Шоукросс, занимает несравненно более высокое положение – о, это изысканное удовольствие. Его остроумие обрело новое дыхание, он испытал острое разочарование, когда сидение за портвейном подошло к концу и над представлением, которое он давал в одиночку, опустился занавес.
– Мой дорогой друг, – сказал он, кладя руку на плечо Монтегю. – Вы еще не читали? Но вы просто обязаны. Вы сумеете по достоинству оценить мою самую лучшую работу, я не сомневаюсь. Как только я вернусь в Лондон… нет, прошу вас, я настаиваю! Я пошлю вам экземпляр – естественно, с дарственной надписью. Разрешите мне записать ваш адрес; я первым же делом…
Сэр Монтегю склонил голову, отдав легкий поклон.
– Мой дорогой друг, – сказал он, голос у него был настолько вежлив, что Шоукроссу оказалось не под силу уловить скользнувшую в нем иронию. – Мой дорогой друг. Будьте любезны.
Веселье уже было в полном разгаре, и гостиная Гвен искрилась смехом и шутками. Ближе к вечеру, когда возбуждение достигло предела и вот-вот должна была появиться комета, Мальчик увлек за собой Джейн Канингхэм в оружейную.
Визит туда для Джейн стал шагом отчаяния. За обедом Мальчик безостановочно и связно говорил только о фотографии. По мере того как одно блюдо сменялось другим, Джейн отважно пыталась перевести разговор в иное русло, но реплики Мальчика отличались рассеянностью и неопределенностью. И к тому времени, когда Джейн покончила с пудингом, их разговор окончательно сел на мель: выяснилось, что Джейн, которая обожала музеи и шагу не делала без путеводителя Бедекера, была во Флоренции, Риме, Венеции и Париже, в то время как опыт пребывания Мальчика за границей был куда более ограниченным. Летние месяцы он проводит в Винтеркомбе, осенние – в шотландском поместье Дентонов, а зиму – в Лондоне. Отвечая на вопросы Джейн, Мальчик вспомнил, что как-то у него состоялась поездка в Нормандию с тетей Мод, но тогда он был совсем маленьким и от местной пищи его тошнило.
– Папе, – сказал Мальчик, мучительно краснея, – папе, в общем-то, не нравится заграница.
После обеда Окленд куда-то утащил Мальчика, и Джейн – к ее облегчению – осталась с Фредди. Тот был куда меньше обрадован этой ситуацией: он совершенно не хотел уединяться с Джейн. Он нахмурился вслед старшим братьям, которые, казалось, были бледны и о чем-то спорили. Но он повернулся к Джейн и, собравшись с силами, отпустил комплимент ее платью. На деле же оно ему совершенно не нравилось – какого-то мрачного зеленого цвета, – но он постарался вложить в свои слова как можно больше серьезности, чтобы порадовать Джейн. Ее тонкое лицо слегка зарделось.
– Ради всего святого, Фредди, не старайся быть вежливым. – Джейн нахмурилась. – Это платье… оно ошибка.
– Прошу прощения?
– Оно покупалось с самыми лучшими намерениями, это платье… – Джейн помолчала. – Но они не претворились в жизнь.
При этих словах Джейн посмотрела в сторону Окленда. Фредди счел ее замечание непонятным, разве что шуткой, а он никогда не мог понять шутки Джейн.
