Катонии. Но если все было так хорошо, почему Аллария начала войну за независимость?
— Это как раз то, в чем алларийская история сильно отличается от катонийской. По версии Алларии, война за независимость была актом народной воли — следствием неудержимого стремления алларийского народа к свободе.
— А разве не так?
— Об этом не принято говорить в Алларии, да и в школе вас, наверное, другому учили, но было все не совсем так. К атония никогда ничего не производила, а жила главным образом с торговых пошлин. Любая торговля или просто перевоз грузов между странами в империи облагался налогом. Никто не противился этому, потому что катонийцы не просто собирали пошлину — они защищали свои торговые пути от бандитов. Любой торговец получал для защиты своего каравана отряд катонийских солдат, размер которого был тем больше, чем ценнее был груз. Главной ценностью Алларии всегда были плодородные земли и пастбища. Аллария кормила всю империю и зарабатывала на этом огромные деньги, но только до тех пор, пока не было восстановлено сельское хозяйство в Нигории и других странах западной Ютары. После Небесного плача произошедшего восемь веков назад, вся западная Ютара превратилась в степь и пустыню. Потребовались века, чтобы восстановить орошение и навезти плодородной почвы из соседних регионов. Нигорцы сделали великое дело, о котором, кстати, в алларийской истории ничего не упоминается. У Алларии появилась конкуренция, и ее товары начали дешеветь. Тогдашние алларийцы не понимали экономики. Они беднели, и думали, что это происходит потому, что катонийцы своими пошлинами их обирают. Так появилось движение за освобождение Алларии от катонийцев. Движение это было радикально коммунистического толка. Оно пришло к власти и развязало войну за независимость, и Катония даже не стала бы удерживать Алларию силой, если бы алларийцы не попытались захватить соседние страны. В захваченных землях они навязывали свою идеологию и язык. Они отрицали границы и национальности. Фактически, они хотели сделать всех алларийцами. Они называли это освобождением от Катонийского ига. На самом деле им нужен был доступ к полезным ископаемым, которых на территории Алларии не было. Катония просто защищала страны, просившие у нее помощи. Никто не хотел становиться ал л арийцем. Никто не хотел делить свои доходы поровну с ними, как требовала их идеология.
— Значит, все было просто из-за денег?
— Да, именно так. Очень часто бывает, что за пылкими речами и лозунгами стоит простая человеческая корысть.
— Но почему я должна вам верить, и не верить тому, чему меня учили в школе?
— Ты не должна мне верить, но то, что я говорю — это исторические факты, которые даже алларийские ученые сейчас не смогут отрицать. Просто они предпочитают не упоминать об этом без необходимости. Ты можешь сама проверить, что все было действительно так.
— А как появились пришельцы? Я слышала, что это была какая-то секта.
— Вроде того, — сказал Лей и улыбнулся. — Переселенцев действительно в те времена считали фанатиками, да они и были фанатиками. Они появились в позапрошлом веке в Катонии, где система ценностей тогда была построена на деньгах, чем сильно отличалась от современной пришельской. Деньги в Катонии были мерилом всего. Успешными считались те, кто имел множество не обязательно полезных, но обязательно дорогих вещей. Деньги тогда, как и всегда, не гарантировали людям ни счастья, ни здоровья, ни благополучия, — скорее они были предметом некого культа — культа, в основе которого лежала вера в совершенство неуправляемой рыночной экономики. Те, кто не стремился к богатству, считались чудаками, неудачниками.
«Прямо как на Галеоне, — подумала Джута».
— Так вот именно такими чудаками были переселенцы. Первые переселенцы были людьми очень богатыми — достигшими всего, что могла им предложить катонийская система ценностей. Казалось бы, они должны были быть самыми счастливыми людьми в мире, но это было не так. Переселенцы, как ни кто понимали, что их счастье никогда не зависело от их богатства, а зависело скорее от тех вещей, которые были никак не связаны с деньгами. Некоторые ощущали, что увеличься их богатство вдвое, или уменьшись на половину, они не почувствовали бы этого — это никак не изменило бы их жизнь, а значит, что-то в катонийской системе ценностей было не так, да и к богатству эти люди не стремились — они просто занимались любимым делом, и деньги сами пришли к ним. И переселенцы много размышляли об истинной цене вещей, но дальше несвязных размышлений дело не уходило.
— И как им пришло в голову улететь на Фокос? Они так спасались от Великого цунами?
— И да, и нет. Их повел за собой Гай Сйриус.
— Это правда, что он был коммунистом?
— Да. Он, пожалуй, был последним настоящим коммунистом. Он верил в то, что люди способны добиться гораздо большего, не конкурируя друг с другом, а действуя сообща. Он доказывал, что конкуренция между людьми противоестественна, и на ней невозможно построить стабильное общество. Он также утверждал, что обе существовавшие тогда экономические модели — что катонийская, что алларийская — упрощали человеческую природу и не учитывали внешние факторы, а значит, не обладали достаточно хорошей предсказательной силой. Более того, он считал все тогдашние учения о человеческой психологии догматичными и ненаучными. Для того, чтобы объяснить существовавшее положение вещей, учитель Сириус пытался выделить то, что разделяет людей и то, что их объединяет. Так, например, твердые убеждения — догмы — он считал одним из главных разделяющих факторов. Люди часто бьются за свои убеждения лишь потому, что как дети стыдятся признать свою неправоту, даже если она очевидна. «Но не ошибок нужно бояться, а неспособности их признать», — говорил учитель Сириус, и так теперь учат во всех пришельских школах.
— Я всегда думала, что твердые убеждения, наоборот, объединяют, если конечно они общие.
— «Если конечно!» Именно, если они общие, но не бывает одинаковых людей, и потому не может быть одинаковых убеждений. Каждый человек заблуждается по-своему.
— Хорошо, но если убеждения разделяют, то что тогда объединяет?
— Две вещи: во-первых, объективные истины — те, что доказаны научно, то есть те, чья истинность не зависит от нашего к ним отношения. Они неподвластны нам и никогда не будут, и в этом все люди равны.
— А как определить объективна ли истина?
— Объективная истина всегда опровержима. Если кто-то что-то утверждает, спроси его: «Что нужно сделать, чтобы опровергнуть это?» Если не существует ни одного гипотетического эксперимента, в котором утверждение может быть опровергнуто, значит, мы имеем дело с догмой. Любая научная теория имеет способы опровержения самой себя, в противном случае она ненаучна.
— Не понимаю. Если любое научное знание может быть опровергнуто, то, как мы можем быть уверены в нем?
— Надежность научного знания в том и заключается, что пройдя множество проверок, способных его опровергнуть оно остается истинным, а если какой-то эксперимент его опровергает — не беда — одной ложной теорий становится меньше.
— Ну хорошо, — согласилась Джута, так до конца и не поняв мысли Лея. — А что второе?
— Второе — наши животные инстинкты, которые одинаковы у нас хотя бы потому, что мы все относимся к одному биологическому виду.
— Животные инстинкты? — переспросила Джута, скривив лицо так, как будто говорит о чем-то мерзком.
— Да-да. Давно доказано, что невозможно построить этическую систему, руководствуясь одними лишь рациональными доводами.
— Что это значит?
— Это значит, что ты никогда не объяснишь рационально, почему один человек не должен убивать другого. Мораль не может быть объективной, потому что объективной морали не существует. Объективно не важно как люди живут, и если вдруг они исчезнут, исчезнет и мораль, а все объективные истины сохранятся. Совесть — это то, что нам подсказывает инстинкт, то, что определяется нашей принадлежностью к биологическому виду.
— Получается, поддаваться инстинкту — это хорошо?
— Не всегда, — улыбнувшись, ответил Лей. — Но, действуя по инстинкту, ты поступаешь так, как
