Но еще хуже было полное отсутствие сколько-нибудь стоящих идей.
О славе, таким образом, говорить не приходилось вовсе. Она отстояла от него еще дальше, чем запланированные миллионы на текущем счету.
Писать оказалось гораздо труднее, чем он рассчитывал. На лекциях по предмету Тодд обычно дремал, однако он был совершенно уверен, что ни один из преподавателей никогда не говорил им о том, как мучительно тяжел писательский труд. В конспектах и учебниках об этом тоже не было ни слова, и, насколько он помнил, ни один из его сокурсников никогда не задавал лектору подобного вопроса. Если такие мысли все же приходили Тодду в голову, он сразу вспоминал Александра Дюма-отца, который с непринужденной легкостью творил беспрерывно (страшно подумать, сколько он мог бы написать, будь в его распоряжении компьютер). По глубокому убеждению Тодда, труднее всего работалось Бальзаку, который мог писать только по ночам и вынужден был поглощать неимоверное количество кофе. Что касалось того факта, что абсолютное большинство классиков мировой литературы едва сводили концы с концами (тот же Дюма всю жизнь бегал от кредиторов и умер почти в нищете), то он Тодда почти не волновал. В этих случаях он всегда напоминал себе, что Дюма (Бальзак, Достоевский, Шекспир и многие другие писатели) жили много лет назад в убогой консервативной Европе; он же живет в наши дни в Америке – в государстве, предоставляющем своим гражданам такие возможности, какие и не снились гениям прошлого. Взять ту же Маргарет Митчелл с ее «Унесенными ветром»… Один-единственный роман обеспечил ей богатство и славу, и надо было быть полной идиоткой, чтобы не суметь ими воспользоваться и нелепо погибнуть под колесами такси.
Примерно раз в неделю Тодд и Рурк бывали в доме-музее Хемингуэя. Это строение в испанском стиле было их Меккой, а они – паломниками. Разумеется, Тодд всегда был почитателем Хемингуэя, но только теперь он начал постигать его подлинные масштабы.
Тодд всегда считал, что талант – это нечто, что дается тебе при рождении; талант либо есть, либо его нет. Но чтобы проснулся талант, подчас нужны месяцы и годы. Проза Хемингуэя написана предельно простым языком, но Тодд на собственном опыте знал, какой труд стоит за этой кажущейся простотой.
Тодд искренне считал, что после стольких часов, потраченных на изучение художественной манеры Хемингуэя, он сам начнет писать легко и органично. Но чуда так и не произошло.
Скрипнув зубами, Тодд скомкал письмо с отзывом профессора Хедли и швырнул его в угол комнаты. Не успел бумажный комок приземлиться на пол рядом с мусорной корзиной, как в комнату вошел Рурк.
– Что пишет старик? – осведомился он. – Судя по твоему лицу, он опять устроил тебе полный разнос.
– Хедли просто жопа в очках!
– Можно подумать, я этого не знаю. Меня он тоже вздрючил, разделал в пух и прах.
– Значит, сегодня вечером мы имеем полное право устроить себе выходной и как следует напиться! – предложил Тодд.
– Я бы не прочь, – ответил Рурк хмуро. – Только вряд ли я могу себе это позволить. Хотя работа в баре имеет свои преимущества. Гляди!.. – С этими словами Рурк выхватил из-за спины бутылку дешевого виски и помахал ею в воздухе.
– Ты ее украл?
– Этих помоев все равно никто не хватится. Идем…
– Ну, меня тебе упрашивать не придется. – Тодд скатился с кровати и стал натягивать джинсы.
Расположившись на пляже, они пили за закат, за сумерки, за ночное небо, передавая бутылку друг другу до тех пор, пока звезды на небосводе не начали расплываться и двоиться.
– Слушай, Тодд, а какую рукопись ты послал ему для отзыва?
– «Побежденного».
– Но ведь это твоя главная работа! И что тебе ответил этот придурок?
Тодд глотнул из бутылки.
– Он сказал, что сюжет не правдоподобен, а диалоги хромают.
– Про мои диалоги он ничего не сказал, а вот сюжет… Моему сюжету недостает живости: по мнению Хедли, он слишком предсказуем и скучен. – Рурк посмотрел на Тодда. – Может быть, нам попробовать работать вместе?
– Черт, нет! Не хочу ни с кем делиться славой! Я и так почти два года хожу в учениках, а что я с этого имею?
– Но ведь ты сумел загнать один рассказ, – напомнил Рурк.
– Паршивый рассказ для паршивого местного журнальчика за паршивые двадцать долларов, – уточнил Тодд. – Если ею кто-то когда-то и прочитает, то только в туалете – прежде чем использовать бумагу по назначению. – Он выковырял из песка ракушку и швырнул обратно в воду. – Надоело! Надоело жить в нищете – в квартире, где тараканы сбиваются в стаи, точно хищники, а соседи все как один вооружены до зубов и опасны.
– Зато какой вид из окна! На каких девочек любуемся задарма! – воодушевился Рурк. – Согласись, даже в «Хилтоне» нет ничего подобного!
– Это точно, – кивнул Тодд и взялся за бутылку. – За танцовщиц, которые любят загорать нагишом! – провозгласил он и отхлебнул виски. – У меня в кармане – ни гроша, – мрачно продолжал он. – Моя машина прошла сто шестьдесят тысяч миль и вот-вот развалится…
– В то время как сам ты загоняешь на парковку «Порше» и «БМВ», – ввернул Рурк.
– Точно, чтоб им провалиться! А ведь эту работу могла бы исполнять и обезьяна!
– Обезьяна получала бы больше чаевых, – насмешливо заметил Рурк, и Тодд бросил на приятеля сердитый взгляд.
– Ты дашь мне договорить или нет?
